«Конкурент» беседует с известным сибирским фотографом.

Владимир Иванович Чин-Мо-Цай родился, вырос и всю жизнь работал в Сибири и на севере Красноярского края. В раннем детстве он приехал из Иркутска в Красноярск, после школы отправился в Норильск, где проработал на Норильском комбинате имени А.П. Завенягина тридцать лет. Работы Чин-Мо-Цая публиковались в журналах «Огонек», «Советский Союз», «Советское фото», принимали участие во многих всесоюзных и зарубежных выставках, на которых фотохудожник нередко побеждал. Многие увидели Крайний Север, Сибирь и Таймыр глазами Владимира Ивановича. Его можно без преувеличения назвать классиком советской фотографии.

– Владимир Иванович, сейчас дети имеют компьютеры, электронные игрушки, мультфильмы в любое время суток, и им всё равно скучно. Вы помните ваши детские увлечения?
– Я помню, когда мы приехали в Красноярск из Иркутска, основным увлечением было – бегать с колесом. Сейчас я не вижу, чтобы так играли ребятишки. Мы бегали наперегонки, держа за проволочную ручку диск сцепления от трактора. Это самое раннее детство. Ещё я любил что-нибудь строить. У меня был рубанок, долото, молотки, разные приборы.
– И где решили получать образование после школы?
– В Красноярске мне довелось окончить первый курс техникума машиностроения от Комбайнового завода. Там готовили кузнецов, токарей. Я обучался токарному делу. Было интересно. Меня всегда увлекало черчение. Первый курс я окончил успешно, а потом у нас забрали здание под школу. Сейчас, кстати, это балетная школа на проспекте Мира. Нам дали справки об окончании первого курса, и мы могли продолжить обучение в любом техникуме Союза.
– Вы решили остаться в крае?
– Да. Мы, человек семнадцать, поехали в Норильск. Речники говорят «шли», а я скажу: мы плыли на пароходе «Спартак» до Дудинки более семи суток. Потом приехали в Норильск, нас там встретили, и мы поступили в горно-металлургический техникум, который готовил специалистов по горному делу и металлургии именно для Норильского комбината. Я доучился до января и завалил высшую математику на первой же сессии, потому что увлекался спортом. Туда-сюда – пошёл работать. С сорок девятого до пятьдесят второго года я работал на никелевом заводе, потом снова пошёл учиться. Но все три года я занимался спортом.
– А как случилась судьбоносная встреча с фотографией?
– Ещё с детских лет я хотел рисовать, мне это нравилось, но не удавалось, не было возможности. Однажды на выставке я увидел несколько фотографий, и мне захотелось реализоваться в этом. В пятьдесят втором году купил фотоаппарат «Зоркий», – мне брат помог, – у приятеля приобрели увеличитель, и я начал сам помаленечку заниматься. Ну, естественно, первые снимки – семья.
– Помните, когда был опубликован ваш первый снимок?
– Команда нашего техникума была чемпионом по волейболу. Я её фотографировал и послал снимки на конкурс в газету «Красноярский рабочий». Это было в пятьдесят четвёртом году. По-моему, в декабре был опубликован мой первый снимок.
– То есть вы сразу стали работать в жанре репортажа?
– Я рано женился, мне нужно было содержать семью, я немножечко зарабатывал фотографией. Была такая необходимость. В пятьдесят третьем году у меня уже родился сын. Я фотографировал в техникуме. Потом, отец моей знакомой был начальником лагеря – в то время были ещё лагеря, это был пятьдесят третий год, – и мне разрешили фотографировать заключённых на документы. Я ходил в лагерь, снимал, и мне платили небольшие деньги. Мне хватало. Так и началось. Только потом я увлёкся репортажем. Какие-то мероприятия проходили, праздники… У нас в техникуме был музей геологии, я и там фотографировал…
– Кого-то из известных заключённых довелось снимать?
– У меня есть первые снимки Урванцева, открывателя Норильского комбината. В то время он был ещё на свободном поселении, то есть он не сидел в лагере. Он даже преподавал в техникуме. Кстати, многие из преподавателей были профессорами. Не везде так было, чтобы профессора работали в техникуме. Они были репрессированы. Интересно: фактически техникум Норильского комбината выпустил очень много специалистов высокого класса, некоторые из которых становились руководителями комбината и депутатами Верховного Совета СССР. В частности, Колесников Борис Иванович, с которым я учился (он, правда, на курс старше меня был), а потом мы на «медном» вместе работали. Практически все директора комбината стали героями социалистического труда: Дроздов Владимир Васильевич, Долгих Владимир Иванович, Машьянов Николай Порфирьевич. Пока я там жил и работал, семь директоров сменилось.
– Я знаю, вы серьёзно увлекались танцами.
– С достуденческих времён я начал заниматься хореографией. Когда я работал на никелевом заводе ещё до техникума, серьёзно увлекался самодеятельностью. В Норильске было много репрессированных профессионалов. Например, вся львовская капелла – одиннадцать человек, – они выступали. Единственным центром творчества в Норильске был так называемый ДИТР – дом инженерно-технических работников. Был ещё драматический театр Маяковского, который и сейчас продолжает свою работу, но ДИТР был основной площадкой, там все собирались, проводились основные мероприятия, концерты.
– Вы занимались хореографией для себя или где-то выступали?
– В техникуме какое-то время я руководил небольшим самодеятельным танцевальным коллективом, а потом, где-то в шестьдесят четвёртом году, меня и ещё нескольких руководителей самодеятельных коллективов из разных городов края направили в Красноярск. Мы учились у Годенко. Месяца три жили на Столбах, там было что-то типа профилактория. Нам поставили девять танцев, мы съездили в Енисейск, выступили. Эти гастроли были своеобразной сдачей экзамена. У меня сохранилось такое удостоверение: руководитель самодеятельных танцевальных коллективов – сдано.
– С кем из известных фотографов того времени удалось поработать?
– Когда я окончил техникум и стал металлургом, с пятьдесят шестого года работал на медном заводе. Увлекаясь фотографией, организовал там фотокружок. В нашем клубе было семь человек с медного завода, которые разделяли моё увлечение.
Норильск всегда притягивал представителей центральной прессы. Приезжали известные фотокорреспонденты: Марк Редькин, Лев Устинов, Всеволод Тарасевич, Абрам Штеренберг… Однажды в шестьдесят четвёртом году мы организовали в фотоклубе выставку, которую посетил Геннадий Копасов, известный молодой прогрессивный фотограф. Он приехал работать в Норильск от «Огонька», снимал сюжеты для журнала. Так мы с ним познакомились. Потом, когда я тоже стал известным, был уже лауреатом журнала «Огонёк», в семьдесят пятом году мы участвовали с ним во всесоюзной фотовыставке в Манеже. Вошли в состав жюри – отбирали снимки для выставки. Их поступило тринадцать с половиной тысяч, и мы неделю отбирали девятьсот пятьдесят лучших.
– Какая профессиональная награда для вас самая памятная?
– Когда наши и американцы проводили совместный полёт «Союз-Аполлон», французы объявили конкурсную выставку фотографий. Мы получили на одну медаль больше, чем американские коллеги. Меня пригласили во Францию, но я не смог воспользоваться этим. Приглашение сохранилось как документ признания. Не поехал, потому что оно пришло в Норильск с опозданием. Это было, конечно, не случайно. Москва сделала своё дело. Приглашённых было немного, и послали «своих». Но тем не менее я получил медаль с этого события. Это было в семьдесят пятом году.
– Расскажите о вашей удивительной встрече с репрессированным фотографом «Известий» Аркадием Сорокиным.
– В шестьдесят шестом году я перешёл в лабораторию, называлась она тогда «Фотолаборатория Норильского комбината». В лаборатории часто попадались на глаза негативы, очень аккуратно завёрнутые в бумагу и подписанные: «Гласс-Сорокин». Однажды в Москве, в Сокольниках, была выставка. Я вышел покурить, и вместе со мной – один человек. Мы разговорились. Он спросил, откуда я приехал, я ответил, что из Норильска. Тогда он назвал свою фамилию – Гласс. И я признался, что меня очень давно интересовало: кто же такой Гласс? Я тут же спросил его, знает ли он Аркадия Ивановича Сорокина. Он ответил, что они приятели, дал мне его адрес. Я с ним связался, приехал к нему домой. Он был очень доброжелательным. Аркадий Иванович был художником и когда-то работал в газете «Известия», ещё в двадцатые годы. А когда его репрессировали, его фамилию в списке поступивших увидел директор комбината, которого Сорокин в своё время снимал на «Магнитке» как молодого руководителя. Этот директор – Завенягин. Его имя сейчас носит комбинат. Мы нашли в архиве приказ об организации фотолаборатории, там написано: выделить два бачка, ванночки и так далее. Назначил его начальником фотолаборатории. Всё это было в приказе. Директор оказался человеком, мыслящим масштабно. Он понимал, что история должна сохраняться. С тех пор Сорокин и Гласс начали фотографировать, и часть негативов до сих пор сохранилась. На сорокалетие лаборатории я договорился, чтобы Сорокину оплатили дорогу, и пригласил его в Норильск. Было интересно.
– В каких жанрах вы любите работать больше всего?
– Я занимаюсь фотографией всю жизнь, моя работа многопланова и многогранна. Это и репортаж, и портрет, и природа. Мало, может быть, макросъемкой занимался – хорошее направление, но не моё. Снимать пейзажи – это отдых для души. После напряжённой работы, постоянных съёмок. Хотя с людьми интереснее работать. Когда видишь в глазах человека, насколько он отдаёт себя труду или науке. Это видно и по глазам, и по движениям. Съёмка портрета – это интересно. Раскрытие образа происходит только тогда, когда человек привыкает к тому, кто его снимает. А «налётом» – это репортаж с места событий. Надо показать, что происходит, и собрать это главными кадрами, чтобы это было как единый рассказ.
Однажды кто-то из старейших корреспондентов сказал: «Я начинаю снимать репортаж о человеке без плёнки. Чикаю, чикаю, всё подряд, чтобы он привык. Ему надоедает, он не обращает внимания на меня. Тогда я заряжаю плёнку и снимаю уже то, что хочу».
– Да, тогда же только плёнка была, накладно было «пристреливаться».
– Конечно, у нас списывалось так: один проходящий кадр – на плёнку. То есть можно было делать тридцать шесть дублей. Когда начинаешь снимать, стараешься не лезть в глаза. На то и оптика. Для портрета я предпочитаю длиннофокусный объектив, чтобы меня было не заметно. Всё зависит от того, что именно снимаешь. Если это не просто интервью, а событие, то тут используешь технику и с коротким фокусом, чтобы оно не казалось искусственным. Напряжение должно быть напряжением, а не просто – взял гаечный ключ и стоит. Для газетных публикаций это, может, и сгодится, но на выставки такое уже не пропустят.
– Вы совсем не приемлете постановки в репортажах? Фотограф не вправе вмешиваться в ход событий?
– Понимаешь, в чём дело, доля постановки в репортаже зависит от задачи. Мы большей частью были «зашоренными» редакцией. Всё время проверяли: что можно, чего нельзя, что запретно. И это у нас, старых, осталось в крови. А свободная пресса позволяет всё что угодно. Кто скажет, плохо это или хорошо? Всё зависит от задачи. Если нужно снять, а где-то что-то мешает, – «Будьте добры, пересядьте туда». Это постановка или нет? Сейчас, правда, проще: что не нравится, можно убрать на компьютере. Под глазами можно «почистить» морщинки. Конечно, это уже тоже постановка. И тем не менее иногда надо чуть-чуть подправить для журнала. Это совместное искусство. Умеренная ретушь не нарушает свободы, если ты снимаешь образ. Другое дело, если ты раскрашиваешь… это становится приёмом. Вот раньше прибалты снимали только широкоугольником близко – знаете эти кадры? – такой приём. Мне это не очень нравилось, потому что лицо на развороте получалось таким… не нормальным. И сейчас разные приёмы есть. Но я всё-таки приверженец нормальной натуральной съёмки. Тем более сейчас цифровая аппаратура позволяет даже с плохим светом снимать разные варианты. А мы были ограничены тем, что есть. У меня остались конверсионные, корректирующие фильтры, цветометр, экспонометр – теперь они без дела. Сейчас проще работать. Но главное, конечно, должна быть чистота правды. Я за документальность фотографии. Пейзажи, конечно, проще. Там надо настроение увидеть, нужен глаз художника. А здесь должна быть правда-матка. Сейчас можно сделать фотографию, обработать, напечатать на холсте, и трудно потом определить, живопись это или фото.
– По этому критерию – «правда-матка» – есть у вас ваш любимый снимок?
– Среди моих работ есть портрет матери Владимира Ивановича Долгих. Однажды к его шестидесятилетнему юбилею по заданию Федирко мы поехали в Тайшет сфотографировать малую родину, мать и сестру Владимира Ивановича. Мы долго ехали, и когда наконец прибыли, меня удивила какая-то искрящаяся доброта у этой бабули, матери Долгих. Она сразу расположила, бывает такое. Ей было восемьдесят с лишним. Мы попили чаю, она показала нам какие-то фотографии. Я её сфотографировал, когда она держала в руках снимок сына – на фотографии он, правда, не очень читается. И вдруг она говорит: «Ой, какие у тебя руки-то маленькие!» А у неё такие руки!.. Она всю жизнь работала, крестьянка. А мои по сравнению с её руками – маленькими показались. Нравится мне её портрет своей откровенностью. Ничего там нет наносного – открытый, откровенный, не надо было ничего изобретать. А то, что уже морщинки, – это не моё изобретение, это жизнь, всё – натура. Жаль, может быть, что не было той «шерсти». Света такого не было, чтобы каждую поринку было видно. Сидели в квартире на кухне. Поэтому, может, и шевелёнка (нечёткость изображения, смазанность. – Прим. ред.) как-то сыграла. В общем, единственное, чем я недоволен, – «шерсти», как раньше говорили, нет.
– Кого можете назвать самыми большими мастерами репортажей?
– Я считаю, самым большим профессионалом в жанре правдивой съемки был Всеволод Тарасевич. Он снимал много, но ждал именно того момента, когда раскрывается образ. И ему всегда веришь. Он с одной точки мог снять пять-шесть плёнок. Мне было интересно наблюдать за его работой. Я понял, в чём, так сказать, смысл «репортажа по-серьёзному». У него было много выставок. Он был образцом для молодёжи в репортаже чистого вида. Снимал я с Лёвой Устиновым. Прекрасный был корреспондент. У них были разные походы. Устинов сначала изучал тему, делал наброски, рисовал себе примерно репортаж, как всё должно быть, а потом воплощал его. Он снимал меньше. Это талант: вовремя быть в нужном месте и в нужный момент нажать кнопку. Самое большое дело для развития – это общение и анализ фотовыставок.
– Расскажите, как создавали фотостудию «Панорама. Красноярск».
– Когда в семьдесят седьмом году я приехал в Красноярск, мне на двоих с женой дали четырёхкомнатную квартиру. Я сейчас живу в ней. Но работа была ежедневная. Однажды я летел в Москву с Федирко – так совпало. Я сел с ним рядом и сказал, что в Союзе есть двадцать фотостудий – в крупных городах, республиканских центрах, а в нашем крае нет. Он сказал: «Ну, приедешь из Москвы…» Когда я вернулся и пришёл к нему, он попросил меня составить письмо куда надо и подписал его. Я узнал в Союзе журналистов, как оформлять заявку в краевой комитет партии с просьбой выделить штат: руководителя, бухгалтера и т. д. Вот с этим письмом я полетел в Москву. Выделили нам фонд заработной платы на четырёх человек и небольшой гонорарный фонд. Я собрал ребят. Многие прошли эту школу, фотостудию «Панорама. Красноярск». Мы обслуживали Хакасию, Туву и край. Жаль, потом я опять уехал в Норильск на четыре года, дорабатывать, чтобы пенсия повыше была. За это время студию разграбили, разбросали туда-сюда… Жаль. Ну, ничего, что ж, работают люди. А я и в то время, и сейчас остаюсь при своём мнении: работы хватит всем. И только хорошая дружественная конкуренция позволяет добиться профессионального роста и достижения поставленных целей.
– Какую роль в ваших успехах играет счастливый случай?
– Есть у меня несколько снимков, которые появились благодаря очень удачному стечению обстоятельств, когда волей случая я оказывался в нужном месте в нужное время. Например, «Мороз и солнце». Этот снимок получился абсолютно случайно. Я отдыхал в профилактории и 19 ноября, в один из последних дней в году, когда в Заполярье можно видеть солнце, пришел на массаж. В самом начале процедуры через ледяные узоры на окне кабинета я увидел огромный шар заходящего солнца. Ничего не объясняя массажисту, я побежал за своим «Лингофом» и штативом и быстро сделал несколько снимков. Каждый, кто видел на выставке этот кадр, помнит его. За несколько фотографий, включая эту, французы вручили мне медаль.
– Сейчас очень многие занимаются фотографией. Что вы пожелаете молодёжи, которая хочет преуспеть в этом деле?
– Совет один – не надо спешить, необходимо глубоко изучить предмет. Никогда не считайте себя состоявшимся фотографом, потому что тот снимок, который продемонстрирует всем вашу гениальность, ещё не сделан. Признанное собой или общественностью мастерство – это результат всей жизни. Сейчас каждый имеющий камеру, даже в сотовом телефоне, уже считает себя фотографом. (Смеётся.) Это сложно назвать фотоискусством. По большому счету это лишь снимки для семьи, для друзей – и ради бога! Но тот, кто серьёзно занимается фотографией, должен выбрать направление и следовать своим путём. Фотография – это искусство, оно разнообразно, постоянно развивается и имеет свои достижения. Надо иметь стержень. Нельзя слепо следовать моде. Может быть, для эксперимента делать какие-то вещи, чтобы понять, что ты не отстаёшь от времени, но оставаться при своём стержне. У вас ещё есть время на это – у меня уже нет.