начало на 1 стр.

Там записаны и «Резидентка Моссада», и «Сумасшедший ботаник», и многие другие песни, которые мы постоянно играли в нью-йоркском плавучем клубе «Сковородка» в Челси. На наши концерты периодически заходили в гости Андрей Макаревич, Александр Градский и кто-то ещё из динозавров 70-х годов. Однажды в Нью-Йорк приехал легендарный Хвост (Алексей Хвостенко) из Парижа, и мы с ним закатили целую серию концертов и записей.
– Какие выступления той поры вспоминаешь чаще всего?
– Из перформансов того времени вспоминается «Ленин в Женеве», проведённый в клубах CBGB и Kniting Factory. Мы исполняли революционные песни в нежно-лирическом куртуазном стиле: «Вихри враждебные», например, стали удивительно красивым похоронным маршем или реквиемом, «Вставай, проклятьем заклеймённый» – менуэтом. Среди зрителей на выступлениях присутствовали отец соцарта художник Виталий Комар и главный художник Большого театра Валерий Левенталь.
Сильно нашумели мы с перформансом «Мёртвый Буратино», с порнографическими видеозадниками, девушкой Женей, танцующей с бокалом вина на голове, и одноимённой песней следующего содержания:
Набери телефон,
Вызови полицию.
Здесь сейчас
Произошло убийство.
Убийца скрылся,
Не оставив улик,
Но мы составим
Его фоторобот.
И припев:
Вон, пошла вон,
Чёртова кукла!
Зрители, что постарше, встали и, чертыхаясь, все ушли. Вот «чёртовы куклы»! Мы доигрывали в полупустом зале.
– Я слышала версию о том, что сексуальную революцию в Советском Союзе организовали ребята из группы «Оберманекен»… Как ты это прокомментируешь?
– Однажды в далёком 1986 году один голландец привёз в Москву кучу денег на всякие культурные проекты. Главным претендентом на безумные траты стал наш проект – «Первая эротическая выставка» с концертом группы «Оберманекен». Наш стиль тогда мы называли «Новая эротика». Провести это революционное мероприятие решили в театре Васильева, который узнал об этом и уехал в Париж, оставив молчаливое благословение. Все московские художники вынули из пыльных углов свои работы эротического содержания и развесили на белых стенах театра на Поварской, 4. После развески к театру подъехала чёрная «Волга», из которой вылез майор внутренних дел с огромным (наверное, военным) мобильным телефоном. Он молча осмотрел экспозицию, нажал пару кнопок на аппарате и прошептал: «Товарищ генерал, это же порнография!» Все стали ожидать худшего. Сомнений не было – всех посадят. Но в зал набилось столько иностранных корреспондентов, а будущий замминистра культуры Лёня Бажанов слизывал сладкий крем с обнажённого тела нашей артистки Маши Персик во время перформанса «Женщина-торт». Итог: на два вечера Горбачёв лично дал нам индульгенцию. А на следующее утро мы проснулись знаменитыми – вышли репортажи с нами на обложках в «Тайм мэгэзин», в «Нью-Йорк Таймс», в «Монд» и прочих новостных монстрах. Даже в холодной Финляндии напечатали репортаж, а на обложке – открывающаяся матрёшка, в которой вместо других матрёшек – трахающаяся парочка. По первому каналу передали, что в здании именитого театра прошла непотребная акция авангардистов. А по радио нас с Анжеем Браушем назвали почему-то Гитлерами. (Смеётся.) И, конечно, после этой акции страну накрыло эротическое «цунами» – революция свершилась! Мы с Анжеем жили тогда прямо в здании театра. На следующий день у входа собралась внушительная очередь – народ почему-то решил, что здесь, в театре, открывается некая «эротическая школа»! Полный бред, но смешно. (Смеётся.)
– Ну, это вполне естественно. После революции людям необходимо учиться жить по-новому…
– Кстати, вскоре после этого нам с Анжеем поручили снять документальный фильм об эротике в России. Это была студия «Центрнаучфильм». Операторы проникали в наше жилище и снимали, как мы спим, просыпаемся, рассуждаем на эротические темы, встречаемся с девушками, занимаемся сексом в неожиданных местах в неожиданных позах. Настоящий «Лженаучфильм». (Смеётся.) В те дни мы как раз готовились к переезду в Америку, поэтому на все оставшиеся от фильма деньги мы решили устроить отвальную в Нью-Йорк. Сняли на вечер огромный амфитеатр – руину на Баррикадной, там реквизиторы и декораторы соорудили гигантскую постель, куда мы пригласили всех своих друзей и подруг. Всю эту групповую сексуальную акцию снимала кинокамера, летающая над всеми на скай-лифте. Помню, как Дуня Смирнова (она тогда носила заслуженный титул «первых ног Москвы») бросала на наши обнажённые тела свежие розы. На следующий день мы уже шли по Манхэттену, где нам предстояло записать саундтрек для фильма «Обратная сторона России Горбачёва» для 13 канала Публичного телевидения.
– Ты достаточно долго жил в Нью-Йорке, знаешь этот город и его жителей. Как он изменился после терактов 11 сентября?
– Когда рухнули башни Международного торгового центра в Нью-Йорке, началась настоящая паника. Народ реально почувствовал собственную уязвимость – бежать было некуда. Телекомпании вели прямые репортажи с крыш небоскрёбов. На улицах пахло гарью. Практически ежедневно фиксировались случаи самоубийств. Так, одна наша фанатка, работавшая в одной из высоток Манхэттена на 53-й улице, открыла окно на шестидесятом этаже и шагнула в пропасть. Вот такая была обстановочка. В рухнувших башнях работало много русских. Больше половины из них просто тупо опоздали на работу и только благодаря собственному разгильдяйству остались в живых. Один русский официант с бодуна позвонил своему ирландскому товарищу, чтобы тот его подменил на утреннюю смену.
Но у каждого кошмара есть авантюрная сторона. Наш приятель музыкант, как только увидел репортаж по ТВ о террористической атаке, сразу пошёл в музыкальный магазин на 58-й улице и на двадцать тысяч долларов накупил аппаратуры, расплатившись кредиткой. Через две недели ему стали названивать сотрудники банка. Голосом пострадавшего он сказал, что был как раз в этих «близнецах». Больше из банка никто не беспокоил.
– Расскажи, как ты познакомился с Софией Коппола.
– Обычно перед нашими концертами в Нью-Йорке на всех фонарях Ист-Вилледжа развешивались плакаты. Однажды мы раздобыли полную коллекцию журнала «Плейбой» со дня его основания. А в каждом журнале есть же постер с девушкой месяца. Это самая подходящая иллюстрация для анонса любого из наших концертов, – оставалось только подписать место, время и название «Оберманекен». А на этот раз мы выбрали и отпечатали изображение головы Ленина, под которой слово «Оберманекен» смотрелось просто вызывающе. В эту же осень Софья Коппола снимала клип для группы Red Hot Chili Peppers в Нью-Йорке. Она содрала со столбов наши плакаты и оформила целую стену Оберманекен-Лениных. На этом фоне «Пепперы» и спели свою весёлую песню. После съёмок вышел большой фоторепортаж в журнале ID, где мы оказались неожиданными героями.
– Что ты оставил в Америке?
– В Америке у меня живёт сын Людвиг. Его именем я назвал нашу маленькую киностудию. Людвиг – суперзвезда, он играет в группе Джемми Лидела – весёлого панк-клоуна, у них началось мировое турне. Сейчас они, кажется, в Амстердаме – посмотрите на Facebook «Ludwig Persik».
– Кино – относительно новое твоё увлечение. О каких достижениях в этой области можешь рассказать?
– Вот уже два года в августе мы с Алексеем Пёплом (Кузнецовым), известным московским художником, моим постоянным соавтором, ездим на Канский видеофестиваль. В 2009 году мы представляли в конкурсной программе фильм «Панночка». Миша Ефремов, председатель жюри, напился накануне и во время утреннего просмотра был с изрядного бодуна и неважно себя чувствовал. Но, к счастью, директор фестиваля Надя Букурадзе была в прекрасном расположении духа и присудила нам Специальный приз организаторов. Два года подряд во время фестиваля мы снимали получасовые киноэпизоды в формате 3D. Первый – «Мексиканец в Сибири», второй – «Кхмер в Сибири». Исполнители главных ролей – и мексиканец, и кхмер – известные на своей родине кинорежиссёры, получившие в Канске в разные годы Первый приз.
– Вы уже демонстрировали эти фильмы?
– Именно эти стереофильмы осенью открывали фестиваль русской культуры в Лионе. В зал галереи набилась куча официальных лиц – мэр Лиона, Ира Прохорова, собственно сам Прохоров, Нарышкин, несколько российских губернаторов – и все надели стереоочки, на белых оправах которых пятилетняя девочка Мура написала своё имя. Представляешь картинку?! Кстати, на премьере официальные лица, надевая стереоочки, клялись за будущие киношколы в Сибири.
После премьеры во Франции мы с Пёплом взяли машину и поехали на Итальянскую Ривьеру в творческую командировку. Нашей целью было снимать на камеру и стереофотоаппарат закаты солнца. Если вы читали Шпенглера, то понимаете, что я имею в виду. Из объектов съёмки можно назвать Монблан в Женеве, башню в Пизе, Ватикан, старое кладбище в Лионе, а также Марсель, Геную, Флоренцию, вечный город Рим и Амстердам. Работа сложная, но заведомо приятная: закат, бутылочка хорошего вина, парочка сыров, сушёные помидоры в оливковом масле, песто – ну и, конечно, штатив, камера и всякое такое.
– Тебе часто приходится бывать в творческих командировках. А с чего обычно начинается твой день дома?
– На моём ночном столике всегда лежит блокнот и авторучка – привычка с 80-х годов записывать свои сны. Иначе – всё забудешь. Только в первые секунды просыпания ты в состоянии что-то более или менее вспомнить. Так я увидел мой фильм «Панночку» во всех подробностях. Оставалось – поехать в Диканьку, пригласить туда из Франции Верушку Хвостенко – дочку легендарного Хвоста – и снять в главной роли. Во сне концентрируются твои мысли и переживания по поводу прочитанных книг, твоя любовь, недоверие или агрессия к классикам русского сюрреализма (Миколе Гоголю), все твои вполне человеческие страхи и мечты. В общем, сон – это вечное оргазмирующее пространство для творчества. С фиксации увиденного и начинается мой день.
Дальше – завтрак. Люблю, чтобы был литр апельсинового сока на завтрак. Так утоляешь жажду «по вчерашнему». Потом надо проверить – что мы могли прое..ть вчера! Если всё в порядке – день продолжается.
– Опиши один день вашего европейского путешествия.
– Ну, после привычного ритуала записи сновидений и завтрака с апельсиновым соком – прогулка по берегу Женевского озера. Как-то художники из группы «Синие носы» Мизин и Шабуров решили, что фонтан посреди Женевского озера – это канализацию прорвало, ну, ненормальные какие-то люди. Женева скучна, но не в закатных лучах, когда самая вершина Монблана освещена низкими оранжевыми лучами, так что мы с Пёплом ищем лучшее место для стереосъёмки заката над Монбланом и едим по ходу твёрдый швейцарский сыр.
После съёмок – ресторан в компании с блистательной Иркой – русской галеристкой, которая в очередной раз запарилась организацией концерта маэстро Гребенщикова в Женеве. Её слова: все деньги, оставшиеся от спонсорских вложений, после проведения концерта я отдам музыкантам. Она идеальна.
Ближе к ночи распечатываем бутылку красного вина (до заката лучше розовое и газированное). Кстати, испанцы всегда советуют разбавлять вино дешевле десяти евро водой. Очень полезный совет, потому что в путешествии мы из принципа тратили деньги только на вино. Стемнело, вспоминаем про Канский видеофестиваль, улыбаемся и рассаживаемся в мягкие кресла скоростного поезда в Лион. По приезде – пешком по ночному городу от станции до отеля. У них банкоматы принимают кредитки с чипом, на наши даже велосипед нельзя взять! Но пейзаж прекрасен, а кварталы лионских ткачей нынче – фешенебельный райончик края Европы. На дорожных указателях – место нашей премьеры – площадь Торро с фонтаном и городской ратушей.
– Ты поменял много профессий. В чём причина, тебе быстро всё надоедает?
– Надо пользоваться тем, что тебе дано, более полно, потому что жизнь достаточно коротка, к сожалению. Или к счастью. Наркоман ищет новых впечатлений от жизни, поэтому потребляет сильнодействующие вещества. Я считаю, что быть всю жизнь музыкантом и последовательно заниматься своей карьерой – расточительно и чудовищно скучно. Надо успевать прожить несколько жизней. Скучно становится довольно быстро.
– Когда тебе было скучно?
– Мне, в принципе, часто бывает скучно. Это повод для резкой перемены деятельности.
– Перечисли свои жизни, какие ты сам для себя выделяешь.
– Сначала я был музыкантом, потом экспертом по коврам…
– ?!
– Когда жил в Нью-Йорке, увлекался коврами. Сейчас я разбираюсь в старых персидских, индийских и туркменских. На улице Мэдисон располагаются крупнейшие магазины старинных ковров, я был там завсегдатаем. Я облазил музеи, у меня были прекрасные книги, и в какой-то момент я стал экспертом. Достаточно было показать мне ковёр, и я определял количество и вид узлов, материал, красители, регион и время его создания.
– Как ты использовал знания в этой области?
– Я часто выступал экспертом. Например, однажды в Москве мне показали ковёр, пять на три метра, на котором не было рисунка, только кант из свастик, а по центру – дымящиеся лица людей, воскуривающих фимиам. Очень странный ковёр, редкий. Дело в том, что русский народ-богоносец очень много воровал, особенно в революционные времена. И много украли экспедиции на востоке. Это был ковёр горного Китая. На Памире, на Тибете разворовывали храмы, привозили сюда, и всё, что не удавалось спрятать, отдавали в музей Востока.
– То есть за твою музыкантскую жизнь в Нью-Йорке у тебя хватило времени стать экспертом по коврам?
– Ну да. Я просто начитался Гурджиева, а он был экспертом по коврам. Потом я стал организатором международных автогонок.
– Вот здесь подробнее…
– Я сделал шесть крупных автогонок, в том числе до Монте-Карло. Это были гонки без правил: все стартуют на чём угодно и борются за очень большой денежный приз. Нужно было проехать несколько этапов, после каждого участников ожидали пятизвёздочные отели и грандиозная пьянка со всеми пирогами. Каждый участник платил вступительный взнос пять тысяч долларов, и какой-нибудь олигарх объявлял приз – миллион. И все как сумасшедшие давили на педаль газа. Это было очень рискованное и нелегальное занятие: огромные скорости, мощнейшие автомобили и дурные водители… Настоящие крысиные бега. Поэтому нередко побеждали деньги. Например, через Альпы одну машину перевозили на вертолёте. Никто не заметил! (Смеётся.) Главное было – не попасться. Но все подозревали, что каждый может мухлевать. Главным информационным спонсором у нас был журнал «Плейбой», поэтому все машины были в зайчиках, ехала куча девчонок и так далее. Всё это действо называлось «Автогонки Пушечное ядро». В начале прошлого века они проходили из Нью-Йорка в Калифорнию.
– И потом автогонки тебе тоже наскучили?
– Нет, потом в Европе раздались взрывы, и пересечение границ стало проблематичным. Из-за возможных задержек и проверок мы могли потерять кучу денег, у нас же были забронированы отели. Так что пришлось от этого отказаться. И я уехал в Англию, проходить курс по садоводству. Увлёкся созданием садов. В какой-то момент возраста и жизни появляется желание возвести свой сад. У меня до сих пор нет собственного сада, кроме как у родителей на даче, но я применил все полученные знания в садах своих друзей.
– И, наконец, кинематограф…
– Да, теперь мы увлекаемся кинематографией. Даже сейчас больше современным искусством, потому что я понял, что российская кинематография чудовищно отстала и не имеет благоприятной почвы для своего развития. Она коррумпирована, мафионизирована, ею занимаются бесталанные карьеристы в пользу бабла. Редкие люди в этой области приятны и уместны. Чтобы не приспосабливаться и не лизать чью-то задницу, а использовать собственные темы, тебе необходимо найти свою область. Для меня, как выяснилось, эта область – современное искусство. Это пространство, в которое такая индустрия, как кинематограф, не попадает.
– После всего пережитого – кем всё-таки сам себя ощущаешь?
– Женей Калачёвым, человеком и пароходом. Или любимым сокровищем гигантского семейства.
– Ну, честно, ты же никогда не расставался с музыкой по-настоящему. Ты выступаешь, записываешься…
– Ну да, в скором времени вый-дут несколько альбомов моих фортепианных импровизаций, живых концертов… Всё можно будет найти в Интернете. Время звукозаписывающих студий прошло, никто не покупает их продукцию. Меня раздражают разговоры о расценках, я не беру деньги за моё творчество. Мне неприятны эти отношения. Зарабатываю сейчас как режиссёр и оператор в Государственном центре современного искусства. Я перешагнул планку коммерческой озабоченности, просто снимаю, и дальше всё происходит само собой.
– Кого в России можешь назвать флагманом современного искусства?
– Никакого флагмана у современного искусства нет и не было. Мне по душе современные художники – люди дождя.
– Что для тебя современное искусство?
– Это, скорее, вещь теоретическая. Каждый воспринимает его по-своему: один считает, что это как шахтёрская работа, для другого это – плыть по океану, чтобы в результате утонуть, потому что сил не хватит. Для меня это – как кормить птиц. А дальше историки и искусствоведы шьют контекст и вписывают твои произведения в белые клеточки своих общих тетрадей.
– У меня есть ещё несколько, может быть, неожиданных вопросов, но мне очень любопытно услышать твои ответы. Слушаешь сейчас «Оберманекен»?
– Сколько же можно слушать самого себя? (Улыбается.) Слушаю в машине новый диск суперсаксофониста Анатолия Герасимова, любимого музыканта меня и Дюка Элингтона.
– Ты делишь свою жизнь на рабочие и выходные дни?
– К сожалению, это так – я государственный служащий, сотрудник ГЦСИ.
– Помнишь, когда впервые подумал, что детство кончилось?
– Один двенадцатилетний гитарист Стёпа Михайлов как-то справедливо заметил, что у нас детство ещё не кончилось.
– Знаешь, кто такой доктор Хаус?
– Знаю. В прошлом году в него была влюблена одна моя хорошая знакомая девушка, Варя Плавинская.
– Веришь в светлое будущее нашей страны?
– Мой соавтор Пёпл называет эту страну – Мёрдер. Не знаю, есть ли будущее у Мёрдера. Наверное, вряд ли. Пока раздражает паспортный контроль на границе.