«Конкурент» беседует с солисткой театра «Балет Евгения Панфилова».

С увлеченным человеком всегда приятно разговаривать. Видеть, как загораются его глаза (в нашем случае – ее) при рассказе о деле, которому посвящена жизнь. Тем более это ценно, когда работаешь в уникальном театре. «Балет Евгения Панфилова», несмотря на трагическую гибель его создателя и идейного вдохновителя, продолжает радовать зрителей своими великолепными постановками. Конечно, жизнь танцора – не сахар, это постоянное стремление к новым высотам, поднятию планки, жесткий график, тренировки. Только искренне любящий свою работу… даже не работу, а образ жизни человек может выдержать такие нагрузки и наслаждаться каждым мигом, проведенным в нашем безумном мире, выражая языком тела свои мысли, чувства, эмоции. Не надуманные, а пережитые. Ксения удивительно гармоничная девушка. Человек, творящий красоту на глазах восхищенных зрителей, не может быть иным.

– Ксения, с чего началось ваше увлечение балетом?
– Танцами я занималась с раннего детства. Еще я занималась фигурным катанием, где сказали, что девочка может поступить в хореографическое училище, учреждение для первоначальной профессиональной подготовки артистов балета в моем родном городе Пермь. Поступить туда было сложно, но когда я сделала это, то моим родителям сказали: ребенок теперь не ваш, а «государственный». (Улыбается.) Это закрытое учебное заведение узкой специализации, с интернатом при нём. Приезжают туда учиться со всего мира. В нашем городе оно появилось во время войны, когда Мариинский театр из Ленинграда эвакуировали в Пермь. На базе его и открыли нашу школу. Сейчас она считается одной из лучших в мире. В Японии открыли свою школу на базе нашей, пермской. В детстве, конечно, не понимаешь, куда ты попал, лишь затем приходит осознание, как всё серьёзно.
– Надеюсь, домой отпускали погостить?
– Конечно, дома были, с родителями, но детства как такового уже не видели. (Улыбается.) На протяжении восьми лет обучения ребенок меняется, растет. И то, что обязательно доучишься, гарантии нет, постоянно идет отсев, в том числе в связи с травмами. Я справилась, получила диплом. Нас готовили к академическому балету, а я сняла пуанты и пошла в модерн. (Смеётся.)
– Как получилось, что воспитанница классической школы стала заниматься современными танцами?
– Я и сейчас выполняю классические уроки, для поддержания формы. Вообще, для меня это нечто возвышенное, божественное, предъявляющее серьёзные требования к телу, балет должен быть идеален духовно и физически. В училище нам преподавали разные танцы: и народные, и модерн. Конечно, классика была основой. Я хотела понимать жизнь через танец, какие-то сложные вещи, которых можно реализовать только в современном искусстве. Там нет таких рамок, как в классическом балете, где делаешь только так и не иначе, – в модерне ты даешь волю своим чувствам и телу.
– Сложно было перестроиться?
– Физически – да. В классическом балете – пуанты, а у нас все танцы выполняются босиком. Много добавилось различных вещей, которые мы не затрагивали в училище. Там нас берегли, нельзя было кататься на коньках, лыжах. Теперь выполняю тяжелые физические вещи, мужиков таскаю на руках. В одной постановке мы танцуем в железных юбках. Хореографы очень разные, но едины в одном: нет ничего невозможного.
– В чем специфика авангардной танцевальной пластики, отличие ее от классического балета?
– Наверное, отличие в философии, больше страсти, больше воли, трагедии. Сильна тема смерти, боли и, естественно, любви, совершенно разной. Например, между мужчиной и женщиной, матерью и ребёнком.
– Получается переход от застывших классических форм к полной свободе действий в модерне?
– По усмотрению хореографа. Есть классическая база движений. В модерне это тоже есть, в нашем театре сложилась своя школа. К нам приезжают ставить спектакли люди из Европы, у них своё видение, свои традиции. Рамки, конечно, есть. Если у нас танец исполняется с применением силы, то, когда мы стали работать с европейцами, у них, наоборот, всё построено на расслаблении, на «костях», очень важно правильно дышать. У другого хореографа, к примеру, упор на мимику и жесты. Мы как «универсальные солдаты». (Улыбается.) С кем-то из режиссеров легче работается, с кем-то сложнее, в зависимости от того, есть понимание или нет. Всё очень тонко, на каком-то энергетическом уровне. В любом случае рамки есть. Хотя бывают такие рамки, что нет никаких рамок! (Смеётся.)
– Какая из исполненных партий вам ближе всего?
– В «Ромео и Джульетте». Есть вещи, которые ты просто танцуешь. Здесь я была на самом деле Джульеттой. Обычно хореограф дает характеристику. Я есть Ксюша в таком-то характере в таком-то балете. Понимаете?
– Не совсем…
– Тебе не дают конкретной задачи, а дают хореографию тела, физику. А что ты уже сам, как человек, вложишь в это, будет твоё.
– У артистов есть элемент творчества? Или он заключается во вкладывании своей души в исполняемый танец?
– Конечно, каждый артист вкладывает свою суть в роль. Хореограф выбирает, кому она лучше подходит. Должна быть физика, чтобы танцор мог технически справиться, и какие-то внешние условия. Почему я танцую Джульетту? Я подхожу физически и потому что с мальчиком, моим партнером, у нас были отношения.
– Чем для вас так значима эта роль?
– Это повлияло на мою личную судьбу, изменилось мировоззрение. Я разграничиваю работу и жизнь, но всё равно бывают пересечения. Начинаешь думать, переживать, что-то понимать. Сама трагедия Шекспира очень интересна, ее можно бесконечно много интерпретировать. В каждом возрасте получается исполнять эту роль по-разному. Я дольше всего танцую эту партию, уже шесть лет я несу с собой это. Из-за этого есть различия. На исполнение влияет всё. Хореография остается, а что я вкладываю в роль, меняется. И реакция публики неодинакова. Мне еще повезло в том плане, что вокруг меня есть столько замечательных людей, которые относятся с любовью к своему делу. Смотришь в их глаза и понимаешь, что это всё не зря.
– В чём уникальность театра «Балет Евгения Панфилова»?
– Он такой единственный в мире. Евгений Алексеевич был проводником современной хореографии. Будучи родом из глубинки, он сначала даже не понимал, какое дать этому название, Панфилов был первый в своём роде. Его спектакли шокировали публику в советское время. Люди ходили обнаженные по сцене, через творчество раскрывали своё нутро. Наш основатель был танцевальный провокатор. Так, кстати, называется фильм про Евгения Алексеевича, который очень рекомендую посмотреть. Панфилов развивался стремительно, прекрасно понимая, что в театре должны быть профессиональные танцовщики. Феномен заключается в том, что в нашей труппе все выпускники одной школы. Уже первоначально этим определены многие параметры. Мы смотрим в одном направлении. После смерти Евгения Алексеевича театру пророчили, что он развалится через год-два, потому что такие коллективы держатся на одном человеке, на мастере. Но театр жив до сих пор и получает престижные награды. Выбрано направление приглашать хореографов со всего мира. Гениальность Панфилова заключается и в том, что он сумел оставить после себя самоорганизующуюся структуру, он как запустил эту машину, так до сих пор движемся. Мы все – «универсальные солдаты», можем всё в техническом плане, поэтому хореографам нравится работать с нами.
– Какие качества нужны для достижения успеха? Талант – это наживное или врожденное?
– Мне кажется, изначально, по человеческой природе, это дано всем. Потом уже влияют жизненные ситуации, начинаешь ты развиваться или нет. Каждый человек талантлив от природы. Ребенку уже в детстве нужно определиться, пробовать всё. Также это совокупность многих вещей: желание, какая семья, воспитание, жизненные условия. Потом, когда уже определяешься, то идешь к цели через слезы, пот, труд. Часто люди не выдерживают, уходят из профессии, творчества. Это очень тяжело. Всё же я считаю, что есть люди, которые являются танцорами от бога, а есть те, которые делают себя сами.
– Нескромный вопрос: к какому типу вы себя относите?
– Не могу сказать. (Смеется.) Я не могу себя адекватно оценивать.
– Вы часто ездите с театром по России и миру с выступлениями. Какие фестивали больше всего запомнились?
– Мы каждый год ездим на международный фестиваль хореографии в Витебске, в Белоруссии. Мы там как бренд, там существует премия имени Евгения Алексеевича Панфилова. От публики там мы всегда получаем заряд энергии и позитива, туда приезжает множество творческих людей, открытых, веселых. Мы показываем там ежегодно разные спектакли, премьеры, восстановленные постановки. Например, в этом году мы поставили балет «Капитуляция» 2001-го года. Еще я очень люблю «Золотую маску». Там присутствует момент спорта, конкуренции, на нём выбирают лучший спектакль России. Сначала жюри во главе с Калягиным отсматривает премьерные спектакли и выбирает три-четыре лучших. Обычно это бывают труппы из Челябинска, Екатеринбурга, Москвы. Вообще, Урал – это место средоточия хореографии. Затем спектакли везут в Москву, где их смотрят «вживую», где и выбирается лучшая постановка. Есть замечательный фестиваль «На грани», являющий собой тусовку современных хореографов, артистов, критиков, музыкантов, художников различных направлений. Во время общения мы делимся опытом, строим планы дальнейшей работы, появляются задумки спектаклей и прочих творений. Там можно получить информацию о том, что происходит в мире современной хореографии, как двигаются авторские театры, обсуждаются различные проблемы.
– Какие есть проблемы у современной хореографии в России?
– На последнее место я бы поставила то, что нашу деятельность неправильно преподносят. Недостаточен охват публики. Евгений Алексеевич сделал правильно: у нас есть основной состав, делающий серьёзные вещи, и шоу-труппы. Одно вытекает из другого. Зритель, пришедший на развлекательную программу, как правило, приходит потом на спектакли. У нас много неформата. В Европе есть точные рамки понимания современной хореографии, разные школы, там это уже устоялось. В России много авторских театров. Есть те, которые двигаются, отталкиваясь от Европы, а есть театры из глубинки, ставящие то, что нельзя назвать современными танцами. Получаются несостыковки. Я ЗА такое творчество, потому что порой получаются интересные вещи, но они – неформат. Танец – это моя жизнь, а не работа, и я всё равно танцевала, сколько бы за это ни платили. Хочется, конечно, жить лучше. Государственная зарплата артистов балета – всего лишь 4500 рублей. Дальнейший заработок зависит от насыщенности графика. Большая часть прибыли получается от шоу-программ, но это не значит, что они чем-то хуже, – зрителю лучше знать, и у него есть выбор: задуматься о вечном или увидеть яркое представление.
– Я думаю, «Балет Евгения Панфилова» за долгие годы своего существования неоднократно становился лауреатом различных конкурсов.
– В 2009 году мы получили две «Золотые маски» за один спектакль, это была большая победа. Спектакль ставила московский хореограф Лариса Александрова, называется он «Casting-off» (Отторжение). Премию дали за лучший свет и как лучшему спектаклю. Я очень люблю эту постановку, живу с ней.
– О чём она?
– Лариса-хореограф очень не любит, когда его так позиционируют (Улыбается), но я всё-таки скажу, что спектакль – о тяжелой женской судьбе. Там свадьбы, похороны, любовь, много сюжетных линий, есть демонический, мистический персонаж, который ходит и играет на флейте, плетет судьбы персонажей. Кастинг заключается в том, что женщины ищут счастье, кого выберет судьба – неизвестно. Какое же счастье они разыскивают? В жизни всё бывает неожиданно, не так, как хотелось бы.
– Где вы бывали с гастролями в нашей стране?
– В основном мы выступаем в Москве, Питере, Перми. В Кирове я провожу мастер-классы в вузе, регулярно приезжаю. Мне нравится исторический центр, маленькие улочки, наивные, добрые люди, как-то проще и свободнее себя чувствую. А Пермь – тяжелый город, он давит.
– Расскажите про свои европейские поездки.
– Последний раз у нас были гастроли в Германии, мы выступали во Фридрихштадтпаласте в Берлине, с постановкой «Ромео и Джульетты». Евгений Алексеевич в своё время очень дружил с немцами, его приглашали, и он делал в этой стране множество спектаклей. Нас принимают в Германии с удовольствием, ценят наше творчество. В 2006-м году мы ездили туда же с интересным спектаклем «Восемь русских песен», который получил «Золотую маску». В тот раз мы посетили, кроме Берлина, Лейпциг и Кёльн. На каждое представление народу приходило всё больше и больше. Еще мы ездили в Таллин, который на тот момент был культурной столицей Европы, у нас там было два спектакля. Если говорить о личном восприятии, то с профессиональной точки зрения в Европе лучше театры, залы, пол, свет. Там вкладывают в это больше денег. У нас культуру тоже ценят, но поменьше, хотелось бы больше финансирования. Когда мы были в Эстонии, то нас предупреждали, что лучше не обращаться по-русски к местным жителям. Однако половина жителей там говорит на нашем языке, никакого негатива я не заметила. Несмотря на тяжелый график, я с коллегами выкраиваю время посмотреть достопримечательности мест, где мы бываем, чтобы погрузиться в атмосферу города, почувствовать, чем он живет. В том же Берлине нас поразило, что вечером на улице становится пусто, в двадцать часов все магазины закрываются, нет ночной жизни. Еще там мне очень понравились панки. В принципе, они культурные, замечательные люди. В России такие персонажи почти сошли на нет, а там время как будто застыло. Выходят толпой из метро, кричат, размахивают руками, а народ их просто обходит по обеим сторонам. Короче, у нас более агрессивная неформальная среда. В Лейпциге немного по-другому, там ночью по улицам бродят непонятные личности, разбивают окна, орут, это хорошо слышно в затихшем на ночь городе.
– Где будет в ближайшем будущем театр Панфилова с гастролями?
– Мы будем в Нижнем Новгороде, Екатеринбурге, Новосибирске. В Киров приедем 7 апреля, будет вечер мировой хореографии постановки Ицик Галили из Израиля. Там хорошая музыка Генделя, Вивальди, Моцарта. Также мы будем показывать спектакль Ларисы Алексеевой «Путешествие против ветра», лауреата «Золотой маски». Костюмы нам делает Максим Обрезков, совершенно улетевший человек. (Смеётся.) У него фамилия оправдана. Мы каждый раз с нетерпением ждем, что же он придумает.
– Ксения, у вас кроме постоянных репетиций и выступлений находится место для общечеловеческих радостей жизни?
– Конечно. Надо источники вдохновения искать повсюду, и в других видах творчества: живопись, кино, книги. В училище прививали любовь не только к танцам, а к искусству вообще. Особенно я обожаю музыку, слушаю классику, блюз, джаз, рок-н-ролл. Очень люблю русский рок: «Аквариум», «Наутилус», ранний «ДДТ», «Кино». Это очень помогает мне в жизни. Ко всему прочему, я еще учусь в МГУКИ на художественного руководителя, у меня бывают сессии, и тогда есть чем заняться. (Смеётся.) У меня есть дом, семья, родные, которых я очень люблю, друзья – им тоже уделяю время. Но, к сожалению, не так много, как хотелось бы.
– Как же удается совмещать работу и учёбу при таком напряженном графике?
– Сложно приходится. Не отпускают из театра во время сессии, приходится выбирать время между гастролями и выступлениями, бегать за педагогами во внеурочное время.
– Череда выборов в нашей стране неминуемо делает актуальными разговоры о политике. Как вы к ней относитесь?
– Буквально на днях с коллегами вспоминали передачу Владимира Познера на Первом канале, куда он пригласил Бориса Гребенщикова. Это два совершенно разных человека, два разных мира. Гребенщиков был растерян, он не понимал, что пытается втолковать ему Познер. Я не могу говорить о политике. Не хочу быть безучастной к своей стране, но я не вижу в этом смысла. Каждый должен заниматься своим делом. Политика для меня – совершенно чуждое явление.
– Какие творческие высоты планируете взять в ближайшее время?
– Я придерживаюсь принципа «здесь и сейчас», ловлю момент, которого потом, может быть, не будет. Я люблю свою работу, она приносит мне удовольствие. Постоянно происходят премьеры, есть движение. Нет предела совершенству, как нам объясняли еще в училище, нужно работать, работать и работать над собой. И, конечно, у меня в планах материнство, я очень мечтаю стать мамочкой. У балетных танцоров существует в этом плане проблема. Многие педагоги, которые у меня были, без детей, они вкладывают свою любовь в учеников. Мне хочется, чтобы у меня было иначе, – а потом вернуться к профессии. Наш век очень недолог, в среднем карьера заканчивается в 36 лет, нужно всё успеть. Хотя это больше относится к классическому балету, который – по сути – искусство молодых. У модерна более расширены рамки, приветствуется жизненный опыт для раскрытия роли. Как бы то ни было, театр – это моя жизнь, и своё удовольствие от работы, свои эмоции стараюсь донести до зрителя, который отвечает мне взаимностью. Для творческого человека это высшая похвала.