начало на 1 стр.

– Вряд ли и вы окончательно всё перебороли и переболели.
– Несмотря на то что я отношусь ко всему с юмором, эта тема для меня до сих пор непростая, тяжёлая и больная. Мне неприятно об этом даже говорить и вспоминать это. Но, слава Богу, я считаю, что правильно всё сложилось. По-другому поступить было нельзя. И меня очень успокаивает, что в результате он сделал мне подарок: он не оставил мне другого выбора. То есть выбор-то есть всегда, но не всегда нравится то, что приходится выбирать. Я выбрал то, что было для меня возможным. Но я знаю и то, что он, верный своим принципам всё время врать, врёт и про меня. Во всех интервью он говорит, что это я, оказывается, захотел быть один, чтобы он мне чистил ботинки и так далее, что это у меня крыша поехала почему-то. (Смеётся.) Но люди, которые мало-мальски, хотя бы мельком нас видели, понимают, насколько это бредово выглядит. Тем не менее вышла куча всяких его лжепоказаний. Он очень странным образом описывает мою биографию. Он на каждом шагу пытается прибавить мне несколько лет. Он забывает, что мы практически ровесники. Чтобы меня задеть хоть чем-то, он называет меня не Ростом, а Тетивиным. Это моя фамилия по паспорту. Так я её никогда и не скрывал. А эти его домыслы, что «он её скрывает»… Я ничего и никогда не скрывал! А вот он действительно скрывает, что у него папа узбек и что он сам узбек по происхождению, – это да. И он скрывает свой возраст и врёт, что ему до сих пор 28 лет. Только последние дуры могут поверить, что это так. Это он весь на всяких своих комплексах замешан, всяких своих «Ой, не дай Бог меня не так сняли! Эту сторону лица нельзя снимать, потому что она у меня слегка атрофирована за мои грехи. И это у меня тоже нельзя, свет надо по-другому поставить. У меня лысеет лоб, надо надеть кепочку, чтобы закрыть, что он лысый!» И так далее, и так далее. И надо всем говорить, что я, оказывается, «метр восемьдесят два» ростом, а совсем не метр семьдесят два. Это его прерогатива и его способ выживания в этом мире – врать на каждом шагу. Но он почему-то приписывает все свои грехи именно мне. Все свои болезни – тоже мне. Наверно, так ему легче врать.
– Сто семьдесят два – это он или вы?
– Сто семьдесят два – я боюсь, что это он. На самом деле, если я метр шестьдесят три, а он больше меня всего на десять сантиметров... Нередко мы ходили куда-нибудь на гастролях. Он любил ходить по магазинам, а девушки-продавщицы , заметив его, восклицали: «Боже мой, какой маленький Нагиев! А какой же тогда Рост?» Димка невероятно злился!
– Такое трудно простить, конечно.
– Ненавидел он этих продавщиц бедных!
– А если о хорошем? У вас в «Модерне» такие классные гримировщики были. На того же Нагиева чего только они не лепили. Из вас тоже конфетки делали. Там ведь не только актёрское искусство перевоплощения, но и какая-то удивительно профессиональная бригада технарей орудовала?
– Вы не поверите, у нас был самый маленький коллектив. Ни одного лишнего человека на площадке. И все совмещали несколько профессий. У нас гримёр был всего один – Ира Кузьмина. Она начинала свой творческий путь ещё в БДТ имени Горького. Сейчас это БДТ имени Товстоногова. И она гримировала таких супер, для меня по-настоящему великих людей, как Владислав Стржельчик, Кирилл Лавров, Ефим Копелян, Павел Луспекаев. Все они, к сожалению, уже ушли. Олег Басилашвили только остался из той гвардии. Она ещё помнила тех звёзд, с которыми немало общалась. При этом она была очень молодая душой и телом женщина. И очень талантливая, конечно, очень талантливая. Эти наши образы в «Модерне» – совместные наши с ней достижения. То есть мы садились и начинали вместе думать, созидать, спорить. Но она никогда не навязывала свой образ, только предлагала: «а может быть, это?», «а может быть, вот так?» И потихоньку вместе мы приходили к «да, вот это хорошо!». Ирина, конечно, творила чудеса. Она работала очень быстро и ярко. И эта череда образов с тем набором грима – а грим у нас был самый дешёвый – это просто фантастика. Многие до сих пор не верят, что это было возможно силами одного гримёра и на те деньги, которые нам выделялись на грим. У нас был всего один оператор, один администратор, который и вещи наши хранил, и следил за тем, что мы едим, и всё такое. У нас всё было в единственном экземпляре. Это было, конечно, феноменально.
– Жизнь вас забрасывала и в нашу родную Сибирь. Вы приезжали и в Красноярск. Что сейчас можете припомнить?
– Первый раз мы приехали туда к вам в девяносто восьмом году. Судя по тому, как на нас реагировала публика (а мы объехали тогда практически весь бывший Союз), мы были тогда очень-очень популярны. У нас тогда было две программы – «Осторожно, модерн!» и «Однажды вечером», куда мы приглашали артистов и прикалывались над ними: ставили их в неожиданные положения, придумывали для них розыгрыши. Передачи эти были очень популярны. И когда в девяносто восьмом году случился дефолт, телевидение встало, надо было как-то зарабатывать деньги. Тогда все более-менее популярные люди поехали на гастроли, чтобы хоть какие-то копейки заработать. Пельш поехал со своей программой «Угадай мелодию», Якубович – с «Полем чудес». А мы поехали с «Однажды вечером». В том городе, в котором мы оказывались, на афише было написано: «Дмитрий Нагиев, Сергей Рост в программе «Однажды вечером». Биток был в залах! Супераншлаг! И очень хорошая, просто замечательная гастрольная жизнь.
Я помню, что тогда ещё Лебедь был губернатором в Красноярске. И мне очень понравилось там. Публика живо на нас реагировала. И такое ощущение складывалось, что не в холодном климате мы были, а в жарком. Очень жаркие аплодисменты, хорошо смеялась публика, отдыхая с нами вместе. Гостеприимные, радушные, очень добрые, тёплые, доброжелательные люди, готовые, что называется, оставить нас у себя дома. Хороши были и гостиницы, в которых мы жили.
– Интересно было бы отмотать плёнку и дальше назад, к самому вашему становлению: кто повлиял на выбор вашего жизненного пути? С чего начиналась юмористическая, артистическая профессиональная карьера?
– Вначале я вот что хотел бы отметить. Когда я уже стал взрослым, меня очень стало раздражать, как некоторые артисты – состоявшиеся, успешные, народные – рассказывают о себе небылицы типа «шёл я по улице, вдруг смотрю объявление: набор в театральный институт. Я был с девчонкой, которой хотел понравиться. Она говорит: «А слабо тебе?» Я: «Да не слабо!» Пошёл – и запросто, левой ногой, поступил...» Всё это не вызывает уважения. Во-первых, это трёп. А во-вторых, сразу делает сам поступок человека и то, что он чего-то в жизни достиг, таким мелким и случайным.
Я думаю, что в нашей профессии случайных людей нет. Остаются и чего-то добиваются действительно очень целеустремлённые, трудолюбивые и талантливые люди. У меня с раннего детства, ещё с детского сада, начала проявляться склонность к лицедейству. Я показывал родителям на домашних концертах, которые сам же и проводил, свои наблюдения. Мы жили в коммунальной квартире, и я очень смешно изображал всех наших соседей. Как кто ходит, как кто говорит. Все смеялись, потому что было похоже. Я улавливал основные отличия – как говорит этот, как говорит тот, как эта женщина, как тот мужчина. Я наизусть знал все монологи Райкина, которые по телевизору тогда показывали, царство ему небесное... Я наизусть знал несколько десятков детских стихотворений и парочку уже сам написал. Более того, у меня были такие презентационные монологи на разные темы. Задавали мне тему взрослые, я на неё импровизировал. А они всё записывали, оказывается! И потом, когда я вырос, дали кое-что послушать. Я сам обалдел! Я ведь и забыл об этом. Оказывается, такое тоже было. И уже тогда все начали говорить – и родители, и гости, которые приходили на домашние концерты, что вот растёт артист. И как-то само собой пошло потом, всякие кружки драматические, самодеятельность.
– Кроме Райкина, кто ещё повлиял на вас тогда? Все, кто по телевизору тогда показывались?
– Ну, да.
– Или, может, в театре кого-то видели?
– А тогда кого показывали по телевизору, тех мы и в театре смотрели. И наоборот. Я обожал Хазанова и обожаю до сих пор. Я обожал Андрея Миронова и ходил на все его спектакли ещё ребёнком. Я успел, слава Богу, их посмотреть. Я обожал Владимира Высоцкого и ещё школьником успел застать его в «Гамлете». У нас тогда была традиция в школе, да не только у нас, во многих школах: классная руководительница по соглашению с родителями на каникулах везла нас в какой-нибудь город. Например, в Москву. А тамошняя школа поставляла по договору своих школьников нам. Они жили в нашей школе, мы в их спортзале. На спортивных матах спали. И мы за неделю каникул обходили все театры. Так мы посетили Минск, Киев, Москву. Вот мне и посчастливилось увидеть многих театральных звёзд. Их влияние на меня до сих пор сказывается. Я их обожаю. До сих пор они мне снятся. Когда какие-то вопросы возникают, я всё время вспоминаю их. И думаю, как бы это сделали они. Так они мне помогают.
– Вышеупомянутый Геннадий Хазанов в своё время был ещё и политический человек. Вот почему он сейчас ушёл с эстрады? Да потому что осмеянного им бюрократического коммунизма больше нет.
– Да, и ему попросту не о чем шутить.
– А ваше политическое кредо существует? Ху из мистер Рост: экс-ельцинист, путинист, единоросс, справедливоросс, жириновец, гринписовец, пофигист?
– Во времена, когда в стране мало свободы, в любой стране, особенно ярко развиваются и пышным цветом цветут живопись, музыка, литература и актёрское мастерство. Особенно искусство сатиры, а не просто юмора. Именно политической сатиры. Может быть, потому, что чем больше давление, тем больше сопротивление. Физические законы вступают в силу. И те шутки, которые тогда, предположим, были вне конкуренции, и человека могли на руках унести из зала за такую шутку, сейчас они просто никакие и вообще не прокатят. Я помню, Хазанов на концерте позволял себе смело шутить о коммунистах, о ЦК КПСС, о Брежневе. Мы были уверены, что всё, после этого его посадят. И надолго. Просто в том количестве аплодисментов и криках «Браво!» было не только преклонение перед ним как перед артистом, а ещё и перед его гражданской позицией – что он такой смелый. Предположим, я смотрел ленкомовский спектакль «Тиль», ещё с молодым Караченцовым в главной роли. И там была такая сцена, когда у Тиля казнят отца, Клааса. И глава города должен был перед казнью сказать какое-то слово от горожан. Всё это выглядело, как будто бы приехал какой-то партийный чиновник. И когда этот толстый артист с видом Брежнева – а Брежнев тогда был жив – развернул бумажку и начал читать голосом Брежнева (пародирует престарелого Леонида Ильича. – Прим. И.Р.): «Дорогой Клаас, мы, твои горожане, твои односельчане…» Это был шквал аплодисментов! Мы все были в восторге и от самого театра, и от смелого артиста. А если сейчас кто-нибудь сделает такое в спектакле, никто даже не поймёт. Молодое поколение даже не врубится, на что был намёк и чего он стоит.
– Поэтому вы вообще далеки от подобных тем?
– Отнюдь нет. Просто, говоря о политике, я понимаю, что в моих устах, скорее всего, любые серьёзные высказывания будут звучать несерьёзно, люди будут думать, что я прикалываюсь. Так получилось, что шлейф моих комедийных ролей, он за мной тянется всюду. И куда я ни захожу, везде люди начинают улыбаться навстречу мне и думать: «Сейчас он будет шутить». Я из-за этого, например, не могу в кино сыграть ничего серьёзного, драматического, чтобы не комедийное было. А ведь хочется попробовать. И когда я буду говорить о политике в стране, о демократии, подумают, что я прикалываюсь. Или просто журналисты от себя что-то написали, наверняка Рост этого не говорил. Но тем не менее я много могу сказать о том, что сейчас творится в стране. И даже совет людям дать.
– Я готов их выслушать и записать.
– Я бы советовал зрителям, публике, вообще всем гражданам России очень внимательно смотреть и читать всё, что они смотрят и читают. Внимательно! Особенно телевидение. Это инструмент, благодаря которому можно создать нужный образ того или иного человека, слепить фигуру вождя. При Ленине это было кино, сейчас – телевидение. Можно сделать Сталина номер два, а можно, наоборот, оболгать кого угодно и представить совершенно другим человеком, наделить его какими-то страшными качествами. Телевидение, к сожалению, очень часто врёт и показывает действительность не такой, какая она есть, а как заказывают. Нередко нужно делить на сто, а то и на сто пятьдесят всё, что вы увидели. И понимать, что эта информация кому-то нужна и что её подали именно в таком ракурсе. Нужно очень внимательно, очень недоверчиво смотреть все сюжеты, подвергать их всестороннему анализу, чтобы не получилось так, что вам подсунули фикцию и сориентировали вас, как стадо баранов, на тот результат, который нужен каким-то политикам, которые и заказывали этот репортаж. Очень много людей занимаются на телевидении, особенно в пору предвыборной агитации, так называемым чёрным пиаром. То есть популярному журналисту (чем он популярнее, тем дороже ему заплатят) заказывают «чёрный пиар». Такое есть сленговое выражение профессиональное. И он собирает компромат на того человека, на которого заказали. В своё время был такой Доренко. Он сам потом рассказывал о себе, когда всё прошло: «Я был политический киллер, я был журналист-киллер, который делал то, что ему заказывали». Заказали убрать, оболгать или обстебать вот эту фигуру – и он начинал её долбить. Как он в своё время долбил бедного Лужкова, об..рал Немцова…
– Примакова.
– Да, Примакова тоже. И всех, кого ему заказывали. Сейчас уже известно, кто заказывал: тот же Березовский. И кто за этим всем стоял, чьи были деньги и так далее. Из-за чего – тоже теперь стало понятно. Потому что Немцов помешал ему забрать в свои руки «Газпром». Тогда за шесть миллионов долларов можно было купить «Газпром». А правительство, возглавляемое Немцовым и Черномырдиным, воспротивилось этому. Значит, кого надо как следует за это приложить? Все эти игры простому человеку, может быть, не совсем понятны…
– Телевидение – это такой большой-большой Дмитрий Нагиев?
– Да, да! К сожалению, он – плоть от плоти именно такого циничного, чёрнопиаровского подлого телевидения, которое делает с людьми то, что ему заказали, что в результате даёт ему деньги, даёт ему власть и возможность быть коварной четвёртой властью. Так вот, очень я рекомендовал бы людям читать побольше разной литературы. Не газетных вырезок, а именно книг, которых выходит сейчас очень много. Недавно я прочитал книгу Бориса Немцова «Политика без бл..дства, или Исповедь бунтаря». Да и вообще про «то время» я уже много книг прочитал. И у всех авторов разные взгляды. В преломлении всего ты и понимаешь, где же истина. Да, бывает, автор сугубо свои мнения излагает, но нередко в таких книгах тебе показывают именно факты. А тебе уже нужно их классифицировать – так или эдак. И очень здорово начинают после этого работать мозги. Смотреть учишься на вещи не отупело, как тебя зомбирует телевизионный экран, а начинаешь самостоятельно думать.
– И о чём основные думы?
– У меня сейчас такое ощущение, что демократии в стране всё меньше и меньше. Если сравнивать с ельцинской Россией, демократии стало совсем ничего. Ещё один шаг – и мы опять можем получить Россию «при Сталине». При всём моём действительном уважении и восхищении Путиным как президентом… Я, безусловно, горжусь, что наконец-то у нас появился президент, который сам водит реактивные самолёты, самбист (дзюдоист. – Прим. И.Р.), который говорит на нескольких языках, прекрасно выглядит. Мне нравится, что он такой. У нас до этого все были такие какие-то... (Строит ужасающую рожу.) Но все мои личные симпатии к нему как к человеку – ничто по сравнению с тем, что я вижу, как закручиваются гайки. И институт демократии, который начал было развиваться, сейчас замкнут исключительно на одной личности. То есть Путин становится той полубожественной фигурой, какой в своё время был Сталин. Как он, главный, скажет, так и будет. На нём замыкается вся политика, подписи всяких векселей доверия, в том числе к нашей стране, как к стабильному партнёру.
– Но ведь он всё-таки уходит.
– Да не уходит он никуда. Вы не смотрите телевизор! Я тут посмотрел и ужаснулся. Ведь этот его ход с преемником позволит ему зайти в тот же Кремль, только с другой стороны. Получается, что никуда он не уходит. И вентиляции, проветривания кабинета, которое нужно делать каждые четыре года, не произойдёт.
– Таковы российские особенности: Азия, однако…
– Но ведь инструментов, чтобы хоть как-то демократия работала в стране, практически нет. Все это знают. Всё сейчас под властью коррумпированных чиновников, чьи доходы возросли неимоверно. На Рублёвке в основном живут не миллионеры-бизнесмены-газпромовцы, а «простые» чиновники. Серые люди, неприметные мышки такие, которые официально получают зарплату пятьсот долларов. Максимум шестьсот. А у них пропадает из сейфа по сто миллионов долларов. Откуда у них такие деньги? Они даже не подают в милицию заявление! Никогда такого разгула взяточничества среди бюрократов в России не было. Никогда бюрократы, чиновники себя так хорошо не чувствовали. Естественно, они будут бороться за то, чтобы такая жизнь осталась. Но тогда мы опять превратимся, как писал великий поэт, в немытую Россию, страну рабов, страну господ. Меня это не устраивает. Я не хочу возвращения такой России. Я хочу, чтобы людям дали возможность не просто свободно дышать, а чтобы человек был уверен: если он совершит действительно уголовно наказуемое преступление, его за это накажут. Если он нарушит закон, он за это поплатится. Но если он талантливый, хороший бизнесмен, прекрасно работает, платит налоги, то он должен рассчитывать на то, что государство будет его защищать. И он будет получать какие-то льготы от этого. И что бабушка или дедушка, которыми мы все рано или поздно станем… Все ведь забывают о том, что скоро мы ими станем. В конце концов, все же к этому идём. А у нас старики могут жить на эту пенсию? Это даже стало таким обычным, пошлым местом, когда все об этом «ха-ха-ха», как будто это шутки такие. Да это не шутки! Мы вот все ездим за границу. Посмотрите, как живут пенсионеры там и как живут они у нас. То, что Пенсионный фонд давно уже разворован и отдан в коммерческие банки, об этом все чуть ли не с экранов телевизоров сказали с улыбкой на лице, как будто они шутку какую-то озвучивают! Настолько уверены люди в ненаказуемости того, что происходит. Но это же дикость.
– Выходит, не просто азиатчина вокруг, а такой государственный «Осторожно, модерн!».
– Да, и мы тоже показывали что-то актуальное в своих маленьких фильмах, мини-комедиях. Я это всё как сценарист брал из жизни – с режиссёром Анной Пармас да и с Димой, который на последних этапах подключался. Он тоже на площадке какие-то фразочки придумывал яркие. Всё это мы брали из жизни, когда работали вместе и были друзьями. И показывали это всё в увеличительном стекле, в огромном таком зеркале, чтобы те или иные недостатки были видны. Как в комнате смеха – ты разглядываешь какую-то часть себя и вдруг видишь, какая она смешная. Мой взгляд сатирика до сих пор отмечает всяческие жизненные несуразности, просто глупости какие-то. И я продолжаю удивляться: как можно просто проходить мимо них и даже не замечать?
– Нередко это весьма грустные «глупости».
– Да! Почему чиновники получают в Москве квартиры? Почему они, а не рабочие? Ведь есть же редкие политики, не буду называть сейчас фамилии, которые и будучи губернаторами не получают служебную площадь. Сейчас уже трудно себе представить, что такое вообще возможно: они не строят тайком какие-то заводики свечные, не занимаются никаким бизнесом совместно с криминалитетом. То есть все уверены, что это «нормально», что власти мучают свой народ, берут взятки с наркодилеров и сами пользуются их услугами. Это же зазеркалье!
– О зазеркалье, впрочем, можно и с юморком. Не поделитесь какой-то «модерновой» циничностью?
– Давайте так, я расскажу самую последнюю шутку, которую узнал. Её сегодня мне рассказал друг. Он сценарист хороший, работает на «Первом канале». И шняжка мне эта очень понравилась. Я считаю её очень даже тонкой. Вообще ведь самая лучшая шутка – та, которая именно сейчас тебя радует и удивляет. А не та, которую десять лет назад ты услышал. Я не люблю критиковать коллег, я их всех обычно ценю, но есть случаи буквально вопиющие. Вот выходит на сцену уважаемый многими человек, официально – народный артист Петросян. Я не стану рассуждать о том, что кому-то нравится его созерцать, кому-то не нравится. Меня крайне возмущает следующее: нередко он выходит с пачками страниц, которые ему только что дали в руки. А эти страницы – не что иное, как распечатка последних анекдотических сайтов с интернета. И вот он держит эти листы и просто начинает вслух читать. Видно, что он читает в первый раз, потому что сам смеётся над тем, что читает. Это форменное неуважение к публике. У нас до такого никто, кроме него, не доходил. Люди хотя бы выучивают текст. Пусть и чужой юмор, но они его выучивают. А потом уже выдают за свой. А этот выдаёт за своё то, что видит впервые в жизни. И при этом говорит: «Я поставил здесь точку. Я придумал этот афоризм». А я знаю, что этот афоризм придумал не он и что этому афоризму сто пятьдесят тысяч лет. И что придумали его сатирики из «Красной Бурды», которые, кстати, откуда-то из ваших сибирских краёв. Такой был, например, афоризм: «Я не знаю, как меня сейчас зовут, но до пяти лет меня звали «да заткнись ты!» И этому шедевру действительно сто пятьдесят тысяч лет. Я его пятнадцать лет назад первый раз прочитал в «Красной Бурде», все давно уже отсмеялись над ним. Вдруг я включаю телевизор, и бедный-бедный Петросян действительно в первый раз его читает. Ему дали этот листок, и он говорит: «А вот ещё я придумал такой интересный афоризм». И начинает его «выдавать в свет»! Ну, неудобно это.
В данном же случае я говорю, что это не я придумал. Но тот, кто придумал, очень талантливый человек. Такая шутка: встречаются двое чиновников. Один идёт к начальнику, другой от начальника возвращается. Который к начальнику идёт, спрашивает: «А ты что такой грустный от начальника идёшь?» Тот молчит, пожимает плечами. «Что, опять орал?» – «Да нет, не орал. Анал!»
– К моему ужасу, я угадал концовку. Чтобы скрасить неловкость, спрошу: а есть ли у вас план на Новый год?
– На Новый год план у меня один – работать, работать и работать, потому что уже много лет я Новый год встречаю, ведя какую-нибудь вечеринку, концерт, корпоративные посиделки.
– Идёт-гудёт зелёный чёс!
– Да, для наших артистов новогодние праздники – это возможность немножко подзаработать. Многие потом полгода-год живут на том, что заработали в декабре. Поэтому я и не скрываю, что намереваюсь в новогоднюю ночь подзаработать. И мне вообще в кайф встречать Новый год на работе, потому что мне нравится моя работа. Мне нравится, что там я не напиваюсь. Мне нравится, что там стол уже накрыт.
– А где она находится? Прямо есть некое конкретное место?
– Нет! Просто тебя приглашают вести какой-нибудь корпоративный праздник, будь то хоть в Новороссийске, пожалуйста. Там уже всё накрыто. Там всё в порядке. Туда всё равно приедут твои друзья-артисты, которых если бы ты сам приглашал, это стоило бы тебе очень дорого. А так ты поел, попил, сам поучаствовал в концерте, послушал, потанцевал, ещё и денег тебе заплатили. Нормально!
– Бывало, что вы напивались «до визга» прямо на работе?
– Я из тех людей, которые не умеют пить, к сожалению. Мне это как-то не передалось. Есть кадры, которые генетически умеют пить и не пьянеть. Я же могу опьянеть очень быстро. Со стопки водки, с кружки пива. Потом мне плохо становится, и меня в прямом смысле уносят. И если после такого я всё же просыпаюсь, то не помню, что было вчера. Поэтому я в основном не пью. И не страдаю от этого. Мне эмоции не надо раскрепощать специально, их у меня хватает и без водки.
– Господь в этом плане вас бережёт.
– Выходит, что так.
– На вас вон и крест золотой…
– У меня есть и простой оловянный, который мне подарил Охлобыстин, будучи уже батюшкой. Так что я нередко ношу оловянный, на верёвочке. Этот – золотой. Просто он со мной уже сто лет и тоже освящён. Никто же не запрещает носить золотой крест.
– И задавать на посошок золотой вопрос: есть ли на свете Бог?
– Я как агностик здесь выступаю. Это такие люди, которые не совсем представляют себе, ЧТО это, но верят, что Бог есть. Конечно, я не верю, что всё так, как описывается в книжечках церковных, что рай такой – с яблочками, со змейками. Там ходят эти ангелочки бесполые. А ад – это обязательно котёл. Наверное, как ещё Булгаков писал, каждому воздастся по его вере. И верить, что вообще ничего там нету, – это такой тупиковый путь, ведущий к депрессии. Чем старше становишься, тем чётче это осознаёшь. Поэтому я верю в то, что жизнь после смерти нашей существует. Насчёт этого есть хороший притчеобразный анекдот. Сидят два зародыша внутри матки женщины в животе и общаются между собой. Один другому говорит: «Слушай, а ты вообще веришь в послеродовую жизнь?» – «Да нет же, как вообще можно в это верить? Оттуда же ещё никто не возвращался».