начало на 1 стр.

И комментарии к нему же. В издательстве АСТ задумали «Золотую библиотеку», с претензией на академичность издания. И вот я понял: чтобы рассказать об этой повести, надо вообще очень многое объяснить современному поколению – чем была тогда, в шестидесятые годы, наука в Советском Союзе, какое к ней было отношение, какая неслыханная была мода на науку. В общем, получилось у меня очень обширное эссе на эту тему. Представьте, надо было для молодых читателей объяснить, например, что такое стенгазета.
– Даже так?
– Конечно! (Смеётся.)
– А вас не звали в Сибирский федеральный на преподавательскую кафедру?
– Нет, это, знаете, американская, вообще-то, мода. У них в каждом уважающем себя учебном заведении есть писатель. Василий Павлович Аксёнов, царство ему небесное, работал у них таким писателем. Причём, по-моему, в женском колледже. (Смеётся.) А у нас – зачем? Более того, я думаю, что вряд ли в данном университете вообще знают о моём существовании. Я же не спортсмен, не бандит.
– Но и в университете, возможно, есть грамотные люди, которые не только с помощью мышки читают, книги тоже в руки берут.
– Ой, не знаю! Судя по выпускникам университета, возникает вопрос: кто их вообще учил? Это ещё хорошо, что Василенко там появился.
– Про ЕГЭ что скажете?
– Это просто безобразие! Мы долго смеялись в советское время над американской системой образования. Что там из трёх возможных нужно выбрать одно… И угадать – не Ньютон ли сформулировал закон всемирного тяготения? Вот смеялись мы, смеялись – и досмеялись. И ладно бы ещё точные науки сопровождать этими тестами, там ведь надо конкретно знать формулы и прочее. Но с гуманитарными предметам так поступать нельзя. У нас в клуб ходят несколько преподавателей истории, и они показывали мне эти экзаменационные «исторические» вопросы. Да они просто неграмотно сформулированы неграмотными людьми! А самое главное, что за всю эту «ин-но-ва-ци-ю» хорошо проплачено было. И я не удивлюсь, если через несколько лет, при очередной смене курса, введение этого пресловутого ЕГЭ будет названо вредительством. И бросят в тюрьмы и лагеря тех, кто его внедрял. Но, думаю, что этих людей я точно жалеть не буду! (Смеётся.)
– Кто повлиял на ваше становление как писателя?
– Мне очень повезло с семьёй. В общем, что отец, что мать – они были люди хорошие. А бабушка, так вообще замечательная. Отец у меня, Глеб Антонинович, был инженер-электрик высокой квалификации, всё своими руками мог сделать. Машина у нас появилась аж в 1956 году, когда большой редкостью было иметь свой автомобиль.
– «Победа», наверное?
– Нет, «Москвич», «Опель-Кадет» этот переделанный. Мама, Ольга Николаевна, преподаватель математики. Они с алтайского села Смоленское оба. Отец во время войны учился здесь у нас в военном городке, там было киевское артиллерийские училище эвакуированное. У меня до сих пор хранятся около трёхсот писем отца с войны. Это он маме писал. И если бы я чувствовал потребность в книгах такого рода, то собрал бы все эти письма, выстроил хронологически, прокомментировал. Но сейчас это, в общем, никому не нужно…
И бабушка моя, Юлия Тимофеевна, незаурядную жизнь прожила. У неё образования всего четыре класса, я даже не знаю – в гимназии она училась или нет? В общем, её отец был богатый алтайский крестьянин. За эти четыре года, которые проучилась, она столько узнала, что потом долгое время мне передавала. Тогда, пожалуй, это стоило нашей десятилетки. И не случайно потом бабушка моя возглавляла финотдел Алтайского края, то есть большая начальница была. Ни копейки ей это не принесло. Тогда люди не все ещё хватали по месту работы. Бабушку мою отличало обострённое чувство русского языка. И, безусловно, это мне тоже передалось.
– А из классиков кто больше других на вас повлиял?
– Одного, наверное, не назову. Слишком я много книг прочитал, чтобы на ком-то персонально зацикливаться. Отмечу, что понятию «стиль» меня научили ранние рассказы Леонида Леонова. Кстати, не так давно познакомился я с Захаром Прилепиным, так у него, оказывается, тоже Леонов в основе языка. И он о нём книгу для серии «ЖЗЛ» написал.
Если же вспомнить детские книжки, издававшиеся для моего советского поколения, то многие из них были просто ужасными. «Малышок» какой-нибудь. Или похождения неких фэзэушников. Или как мальчик сбежал на строительство Братской ГЭС.
– Это так называемые «идейные» книги. Зато сказочные повести были просто гениальные.
– Согласен. Хотя, надо сказать, что «Незнайка», «Старик Хоттабыч», «Волшебник Изумрудного города» – это всё, так сказать, ремейки западных романов. Оригинал «Хоттабыча» я читал. «Медный кувшин» называется, роман английского автора. Там, в общем-то, и идеи-то схожие. Просто у нас главный герой – пионер, а там – лондонский клерк. И вот, когда джинн начинает его всякими богатствами одарять, клерк говорит, что это подорвёт финансовую систему Британии!
– Каковы основные причины вашего непереселения в Москву?
– Денег нет потому что – раз. Во-вторых, кто меня туда звал? Я, кстати, такой же вопрос задавал Виктору Петровичу Астафьеву, когда тоже интервью делал с ним, лет 15 назад, наверное, а то и 20. Я спрашиваю: «У вас была возможность остаться в Москве?» Он говорит: «Была, но следовало то ли хорошего человека обругать в печати, то ли похвалить какого-то гада». И он не стал туда переезжать. Я тоже думаю – а что там делать, в общем-то? Когда приезжаешь на время, все тебе рады, ты для всех новый человек, свежий. А если ты там постоянно… Впрочем, когда делегацию писателей куда-нибудь за рубеж отправляют, никто о провинции сроду не вспомнит.
– Дмитрий Быков, которому я в Москву как-то серу жевательную возил, назвал вас и хорошим человеком, и талантищем, и другом.
– Мы действительно хорошие друзья. Писали мы с Андреем Лазарчуком роман «Посмотри в глаза чудовищ», который потом много переиздавался. Так вот, я примерно половину романа написал, приехал в Москву и встречался с Шендеровичем. Там главный герой – Гумилёв. Шендерович спрашивает: «А стихи Гумилёва будут?» Я говорю: «Надо бы, конечно, да только мы уж старые, чтоб стихи-то писать». Шендерович говорит: «Я знаю, кто вам напишет». И дал мне телефон Быкова. В «Собеседнике» он тогда уже работал. И вот мы с Быковым встретились. Оказывается, он читал меня в журнале «День и ночь», когда бывал в Красноярске. С тех пор наша дружба продолжается уже много лет. А тогда он написал стихи для нашего романа, и это было очень удачным ходом, для него в том числе, ведь у него, считай, сборник стихов вышел огромным тиражом. А при мобильности Дмитрия Быкова, при его контактности это – живая реклама просто. (Смеётся.)
– Акунин, Пелевин, Сорокин… Как прокомментируете список рейтинговых российских писателей?
– Акунина я уважаю. А Пелевин очень быстро исписался, чего я не ожидал совершенно. Пелевин учился в литинституте вместе с Лазарчуком. Много обещал, но просто поразительно быстро сдулся. Первые рассказы, первые сборники у него были замечательные... Сорокина же я вообще считаю патологическим явлением, с которым почему-то носятся, как с писаной торбой. Якобы он стилист… Очень хороший стилист – Акунин, но меня не устраивает какая-то постоянная его легковесность. Впрочем, это такая литература, она и должна быть лёгкой.
– Наконец, мощнейший эгоцентрист Лимонов. Стоит особняком. Он не хуже, не лучше, просто другой.
– Да, Лимонов – это действительно другой.
– Не жалко разве, что ушёл он в эту грязную полуполитику?
– У него это не полуполитика. Во всяком случае, молодым людям, которые вокруг него собираются, не всё равно, что будет с Россией. В отличие от большинства их сверстников. И нынешнее правительство повторяет с ними ту же страшную ошибку, которую сделало царское правительство с народниками, когда те просто шли мужичка просвещать, «аптечки-библиотечки» им давать. А их ссылали на каторгу, в ссылку, откуда они возвращались уже террористами. Так и сейчас: правительство, давая этим юным лимоновцам огромные срока, само себе проблемы готовит. У нас всегда на Руси правительство умело выращивать себе врага. А лимоновцы вряд ли одиозны, во всяком случае, не заинтересованы они материально никоим образом. Никто не может сказать, что их идеология проплачивается.
– Что из произошедшего недавно привлекло ваше внимание?
– Поразило всё то, что случилось буквально в течение нескольких дней. Когда лётчик-ас совершает роковую ошибку, когда рушится гигантская ГЭС, строившаяся на моих глазах и где я был многажды… Тогда ведь журналисты дневали и ночевали на этой ударной комсомольской стройке, у меня и знакомых там полно. Вряд ли кто-то из них сейчас пострадал, они ведь уже пенсионного возраста, но дети их там вполне могли быть. В целом это всё говорит о массовой потере профессионализма и уверенности в себе у отдельного человека. Нет стабильности в государстве, хотя всё время о ней говорят. Именно лишь «говорят». Ну, какая может быть стабильность, если что ни день – то указ новый, то закон новый. В своё время во Франции Наполеон составил свой знаменитый Кодекс с группой талантливых юристов – и он в основе французского законодательства так до сих пор и лежит. Видоизменения произошли, только когда появилось электричество, поменялись существенные реалии. Вот во Франции и была стабильность. У нас же – то отменим, то разрешим, то изменим… Все последние законы – сплошь об усилении, об ограничении, об ужесточении. Но куда жёстче-то? Что можно суровей нашей жизни придумать? Нет, мы ещё ужесточим! И человек не может разобраться, что хочет эта власть, что может эта власть. Ладно – взят курс на великодержавность. Хорошо, это каждому приятно – быть гражданином великой державы, перед которой все трепещут. Но не трепещет «почему-то» Испания, где колотят наших яхтсменов, а потом и судят ещё за это. При этом наше государство даже не почесалось, наша великая, гордая, суверенная Россия! А в Таджикистане отменяют русский язык в качестве межнационального общения… А наши тут же едут целоваться с этим Рахмоновым по поводу открытия какой-то там ГЭС. И ум за разум зайдёт – чего же они хотят-то? Ну, хорошо, будем мы великодержавники-шовинисты. Так нет, нас ведь прогибают!
– Катастрофу на Саяно-Шушенской ГЭС вряд ли можно комментировать корректно…
– То, что произошло в Саянах, во многом результат деятельности Чубайса. ГЭС эту просто запустили, не ремонтировали толком. До сих пор полностью не ясна картина – что же там произошло? Если бы пошла вразнос турбина, она бы, наверное, проломила плотину. Но обычно у нас всё банально: когда мы предполагаем какую-то хитрость, заговор, коварство, чаще всего истина проста и неприглядна.
– Одно из имён этой хронической неприглядности – коррупция.
– У нас она всегда была, даже при Сталине.
– Там – взяточничество. А тут уже на «уровне министерств и ведомств».
– Ну, и как быть? Или всех их убивать...
– Как в Китае, да?
– В Китае тоже мало эффекта в этом плане. Да там хоть народу много. У нас же карательные меры при убывающем населении язык не повернётся назвать «эффективными». Да и потом, это же всё от лукавого – какие-то «антикоррупционные» фиктивные комиссии, комитеты, службы. Я уважаю в основном людей, которые делают что-то руками или головой. Вот он что-то изобрёл, что-то собрал, что-то сконструировал, реализовал, продал. Или придумал: научную теорию, новый материал создал, симфонию написал, которая исполняется. А эти все остальные – какого чёрта делают, не могу уразуметь. Вот у нас «менеджер» – понятие появилось. Чем они заняты? Якобы услуги оказывают. Да они услуги эти сначала придумывают, потом навязывают.
– Одна из главных причин неэффективности российской экономики – ИБД (имитация бурной деятельности).
– Первая попытка строительства капитализма в России закончилась Великой Октябрьской революцией. Чем закончится вторая, пока не знаю. Но что она закончится – уже ясно. Боюсь, нас очень тяжёлые времена ожидают. Начнутся хотя бы эти техногенные катастрофы – ничего ведь почти не ремонтируется.
– Новое не можем построить, старое – не в силах обновить.
– Так у нас почти не осталось людей, которые к чему-то способны. Очень мало таких. Заходил я на днях в магазин IKEA, знаете такой? Я вот представляю, если бы туда папа мой попал! Он, наверное, грохнулся бы в обморок от обилия того, что есть в продаже для домашнего мастера – инструментов, заготовок всяких. Раньше же всё это таскали с заводов, со складов, из подворотен разных. Сейчас свободно продаётся, но очень вяло раскупается. Не осталось уже таких мастеров, как раньше, когда ничего не было, но – голь на выдумку хитра! Прекрасно помню, как отец с друзьями построил на Томи водомётный катер. Огромный! Потом семьями катались, несколько семей входило туда. Сейчас же в стране пруд пруди экономистов и юристов. И если выпускают в мир очередного юриста, надо же ему выдумать должность. Экономисту тоже. Я недавно у какого-то учёного прочитал, что астрологи и экономисты – примерно одного поля ягоды.
– Критикуете вы точно, точечно. Почему не пойдёте в политику?
– Раньше как-то время упустил, когда ещё было возможно. Но, думаю, если б тогда и пошёл, меня бы давно оттуда вытеснили. О чём вообще говорить, если в Государственной Думе представителями русской творческой интеллигенции остаются Кобзон и Розенбаум. А теперь ещё вошли Кабаева и кто-то ещё подобный… Хоркина! Вот вам политики, которые «востребованы» сейчас! Последним из порядочных Басилашвили оставался, но и того уже выкинули. А если вспомнить состав самого первого съезда депутатов, там писатель на писателе сидел, элита интеллигенции. Но я тогда ещё не мог претендовать на какие-то заметные роли, а сейчас уже нет ни малейшего желания. Человек, который туда попадает, мгновенно меняется. И ещё беда в том, что их умственный уровень настолько низок, просто видно это. Даже по их речам. А эмоционально – я и не говорю.
И ещё сейчас научились наши политики заимствованному языку, «политкорректному»… Да если б назвали банду бандой, а главаря банды не почитали «полевым командиром», то с ними справились бы гораздо быстрее.
– Зато в «мирной жизни» – всё меньше церемоний.
– Это точно. Вот недавно к нам дама московская медицинская пожаловала…
– …Голикова.
– Голикова, да. И она заявила, что «необходимо оптимизировать расходы на малопроизводительную часть населения». Что это в переводе на русский язык значит? – Не мешайте старикам сдохнуть! Ни больше, ни меньше. В принципе, ещё в советское время началась эта наша «гуманная медицина». Когда люди звонили в скорую помощь, там спрашивали: «Какой возраст?» Тогда мы не обращали на это внимания. А сейчас приходится.
Вскорости у нас пожилых станет гораздо больше, чем молодых. Я в своём романе об этом написал и показал, как стариков убивают на улицах молодёжные банды: «Вы заедаете наше будущее». Думаю, что так и случится. У нас по-другому не может быть. На днях проходили мероприятия памяти погибшего лётчика из «Русских витязей». Говорили, мол, вот он – настоящий герой, не щадят самой жизни наши герои. А то, что его самолёт упал на дом, где два пожилых человека были – и у них до 80 процентов ожогов – никто не отметил. Получается, тот – сокол, а эти – червяки какие-то.
– А как вам такие цифры: сейчас в России проживают 62% женщин и всего 38% – мужчин, включая стариков и младенцев.
– Астафьев ещё говорил, что Россия надорвалась в двадцатом веке. Во время Отечественной войны она была смертельно ранена, а сейчас просто медленно умирает. С такими мыслями он и жил свои последние годы.
– Когда он это писал, его начинали проклинать – за то, что героический пафос той войны принижает.
– Кстати сказать, Гена Сапронов издал его письма. Получился толстенный томина вот такой. И в это же время в Челябинске, что ли, было заседание «больших умов», где какой-то энергичный тип выступал, что вот, мол, «опубликовал иркутский издатель Сапронов письма негодяя Астафьева, которые порочат нашу армию, порочат победу. Его за это расстрелять стоило бы!» Ну, я это всё прочитал, а через некоторое время увидел сообщение о смерти Сапронова. Думаю, неужели он так быстро к сердцу принял? При нашей нынешней журналистике совершенно невозможно бывает узнать... Я прочитал в московской «Новой газете», что умер Гена. Это не сказали даже на канале «Культура», хотя он единственный был культурный российский издатель. Ведь это именно он издавал Астафьева, Распутина, Валентина Курбатова, Льва Анненского. Очень хорошо издавал. Но больше нигде ни некрологов, ни прощальных материалов я не увидел.
– Зато юмора у нас много, для всех возрастов веселуха. На телевидении что-то для себя находите? Канал «Культура» вот вы упомянули...
– Нет, по «Культуре» сейчас показывают одно и то же. Бесконечные повторы! Ни единой аналитической передачи. Что касается музыки… Примерно в шестидесятые годы, когда телевидение только входило в нашу жизнь, работал такой журналист – Владимир Сапак, и у него книжка знаменитая была – «Телевидение и мы», её даже на кафедре журналистики проходили. Он тогда задавался вопросом: а как же будут симфонические оркестры на телевидении выступать? Неужели в течение часа камера станет фиксировать дирижера и исполнителей? Теперь мы видим, что – да, и два часа они могут это делать. Ведь абсурд же полный! Добро, если б можно было по телевизору воспринимать симфонию, если была бы адекватная передача звука. Но этого ведь тоже нет! А литература на канале «Культура» вообще занимает ничтожную долю. Любят у нас из крайности в крайность бросаться: то литература была ведущей силой в обществе…
– На писателей вообще чуть ли не молились.
– Да. А теперь, значит, в другую сторону подались.
– А молиться – вообще – надо, как вы думаете?
– Молиться ни на кого не стоит!
– Да я в прямом смысле – о молитве. Модно ведь сейчас прийти в храм…
– Нет, я не верю людям, которые состояли в партии безбожников, а теперь сделались яростными богомолами. Конечно, оно бы неплохо, чтоб народ проникся идеалами Христовыми. Но нельзя вернуться – никуда. Как в молодость нельзя вернуться, так нельзя вернуться и в возвышенное духовное состояние. Какового, по большому счёту, и не было на Руси у нас. Почему же в таком случае народ так охотно бил попов и сшибал кресты? Это ж не комиссары на верхотуру лазили! Что он – дурак, что ли, на купол лезть и крест снимать?
– Даже русские народные сказки – антипоповские по сути своей.
– Согласен. А в современном православии меня поражает какая-то патологическая ненависть к католикам, которая особенно отличала нашего прежнего патриарха. Он завидовал этому папе, как Киркоров Майклу Джексону, вот так примерно. А всё потому, что у нас поп с незапамятных времён был с царской властью рядом. А, скажем, польский ксёндз, он прятал подпольщиков, он в костёле хранил винтовки. У них там совершенно другая фигура – ксёндз. И на церковь польскую даже коммунисты не смели особенно-то посягать. Конечно, у них там тоже имелись ограничения, но таких, как в СССР, в Польше не было.
– Не пора ли отвлечься от тяжёлых тем? На футбол, что ли, переключиться…
– Ох уж мне этот футбол! Ну, не может занимать никакой футбол такое место в жизни общества. Тем более – при нашей-то неустроенности. Я вот прекрасно помню день, когда полетел Гагарин. Помню людей на улицах. Даже когда первый спутник запустили, сколько людей высыпало – с биноклями! А когда Гагарин полетел, стихийно возникали митинги-шествия. При этом, заметьте, «почему-то» никто не пытался перевернуть и поджечь машину! Да если бы и захотел, его тотчас бы скрутили. Даже и мысли подобной не было ни у кого. А сейчас, если вдруг энтузиазм масс проявляется – туши свет!
– Западные кальки…
– Всё слепо копируется и переносится сюда! Получается, у нас одновременно объявляется и антиамериканизм, и проявляется низкопоклонство перед Западом. Всё это совмещено очень. Они бы, наверно, и границы опять закрыли. Им не то интересно, что мы куда-то выезжаем, что-то видим – они сами желают ездить. И хотят, чтобы их за равных почитали в мировых политических клубах. (Смеётся.)
– Что же всё-таки доставляет вам удовольствие? На природе, может, бывать любите?
– На природе? – не сказал бы. И машины нет. У меня – большая библиотека. Плюс к тому ещё всякие электронные библиотеки. Мне всегда есть чем заняться. И фильмов достаточно много, ещё не все пересмотрены.
Люблю готовить. Впрочем, об этом как-то даже говорить неудобно, поскольку, если и приглашают какого-нибудь толкового человека на телевидение, то только для того, чтобы он готовил. И как они не обожрутся уже! (Смеётся.)
– Выходит, вы – гиподинамист?
– Да, я не очень люблю все эти пробежки-припрыжки. Хотя в молодости на месте не сидел. Сейчас просто компании такой нет. А вот когда приезжаю в Питер и там у Лазарчука останавливаюсь, постоянно он меня куда-то таскает, куда-то мы едим – кронштадты всякие, лазим по каким-то старым фортам. Мне всегда нужен такой человек рядом, чтобы меня гонял. А сам я, чтобы куда-то добраться… В Красноярске только по книжным и езжу. Иногда Бушкова встретишь там… (Смеётся.)
– «Привет, старина Бушков!»
– Да. Об общих знакомых поболтаем… И даже, к примеру, жена у меня объездила много стран, а я как-то не очень люблю это. Если бы меня по делу приглашали – ладно, а просто так, как туристу, мне совершенно не интересно. Вот я побывал на корриде и пришёл к выводу, что и корриду лучше смотреть по телевизору, чем с трибуны.
– Кровью и грязью несёт?
– Просто на экране всё лучше видишь. С трибуны достаточно далеко. Да её и запретили сейчас, корриду, в Барселоне. Каталонцы считают, что коррида – блажь пресыщенных кастильцев. Там, кстати, ярко видны различия между Каталонией и остальной Испанией. Это единственная моя туристическая заграница – Барселона. Когда приехал туда, аж возмутился – о чём же Михаил Кольцов в своём «Испанском дневнике» писал! Он же там был постоянно – и ни слова об уникальной барселонской архитектуре! Всё ведь это уже было в 35-36-м-37-м годах, когда Михаил Кольцов там действовал. Ни слова! Вообще, как можно так долго там работать – и не заметить столь роскошного города?! Я даже уважать перестал Кольцова!