О нём можно сказать просто: «безумно талантливый и всемирно известный», но Струлёв не любит напыщенности, излишнего пафоса. В комнату, где мы беседуем, периодически заглядывают журналисты, фотографы, приглашают пообедать, точнее, «поланчевать», как перефразировал Струлёв. Яркие горящие глаза, лёгкий акцент – годы в Нью-Йорке не прошли даром. Стиль – типичный американский casual: джинсы, пиджак. «Может быть, кофе? Или вина?» – предлагает Борислав.
– Спасибо, для вина, пожалуй, слишком ранний час...
– Иногда, когда надо устроить шоу на сцене, взорвать зал, могу позволить себе немножечко. Коньяк, например. Для расширения сосудов, напряженность снимает. Все великие артисты употребляли.
– Великий, талантливый музыкант – а как их выбирают? Вот я сейчас сидела у вас на репетиции и слушала. Симфонический оркестр, много музыкантов, играют прекрасно, но солирует-то один....
– Сложный вопрос на самом деле. Вот знаете, как бывает: идёт прослушивание, просит режиссёр-постановщик, например, или дирижёр поиграть или спеть. Певица спела один фрагмент, ей говорят: давайте что-нибудь ещё. Может, у неё барокко не получается – давайте что-нибудь другое. А бывает так: маленький фрагмент спел или кусочек сыграл – и режиссёр уже говорит: «Всё здорово». У меня было так в детстве. Я пришёл на прослушивание к американскому режиссёру, трясусь, волнуюсь, как на экзамене буквально, – вдруг не понравлюсь. Сел, играю концерт Лало, как сейчас помню, там такое соло начинается эпическое: «тати-тати-та-а-а». (Напевает.) Режиссёр сказал: «Окей». Очень много музыкантов сегодня. Каждый год выпускаются из тысячи училищ, консерваторий студенты, которые всю молодость отдали музыке. Куда они идут? Играют ведь единицы. Разве можно представить, например, восемь миллионов компьютерщиков? Работают только пять, а другие... Вот программисты, вот виолончелисты, пианисты. (Вздыхает.) Это очень тяжелая тема для рассуждения, я не могу объяснить. Я не могу кого-то ругать, кого-то хвалить. Это жизненный путь, человек должен пройти его, а уж как – это бог судья. Формирование музыканта проходит не в один день. Это заложено семьей – школа, поездки, друзья, музеи, книги, интеллектуальный запас. Комплекс гигантский. В искусстве можно что-то скрывать, можно много ездить по конкурсам и как-то играть, выкручиваться, выигрывать. А дальше что делать? Как дальше собирать залы, притягивать к себе людей, которые после двух-трёх концертов запоминают тебя и хотят вернуться? Сыграть, уехать, а потом возвращаться в те же места, чтобы тебя ждали.
– Вы, кажется, неплохо ориентируетесь в сибирской географии…
– Я до отъезда в Америку объездил всю Россию. У нас был потрясающий совершенно тур с Денисом в 93-м году по Дальнему Востоку. Чита, Благовещенск, Магадан, Сахалин, Камчатка – список приличный. На поездах, чёрт знает как. Был в очень многих городах, всё видел, всё знаю.
– А ваш родной город?
– Я бы сказал, не город, а города. Мой родной дом в Москве. В Нью-Йорке моя вторая родина, там много моих друзей, мест любимых. Я скучаю, когда не бываю там. В Нью-Йорке моя квартира, вещи, привычки какие-то. И в то же время Москва – я там вырос. Был такой период – с 1993 по 2004 год я не был в Москве. Большой этап, который был потерян полностью, выпал: другой континент, работа – Европа, Азия, Африка. Сейчас как бы заново открываю для себя и Москву, и Россию. Очень это всё тяжело морально – перелёты, переезды, туры, возить куда-то что-то. Ну а как? По-другому нельзя. Вообще, родные города там, где мои друзья. Поляну где накрывают, грубо говоря, но в хорошем смысле слова: когда своя энергетика есть в городе, когда там друзья, люди, которые ждут тебя. А не просто приехали, как туристы, на какого гида попали – такое впечатление и осталось. У каждого своё мнение. Для кого-то Америка – «это ужас какой-то», кошмар, Нью-Йорк этот. Просто, значит, не повезло с гидом или туроператором. А вот если я бы вам показал – было бы другое мнение. Или в любой сибирский город я приехал – не знаю ни одного человека: куда идти, зачем? Из гостиницы никуда, а то вдруг – шапку сняли, по морде дали. И потом думаешь: да боже мой, да не приеду я сюда никогда. А когда тебя встречают друзья – совсем другое дело. Вот тебе и родные города, вот тебе и родина. А вообще, у музыкантов родина там, где есть слушатели.
– Борислав, как началась ваша жизнь с музыкой?
– В моей семье все музыканты. Начиналось всё в утробе мамы: она пианистка, играла и на 8-м месяце беременности, а я, видимо, там лежал и думал: что же это такое вообще? (Улыбается.) Мама начала работать в 16 лет, ещё не окончив музыкальное училище. Мы объездили с ней весь мир. Скоро у нас с ней совместные концерты. Моя мечта – сделать наш сольный концерт. Вообще семейный концерт сделать. Папа у нас певец в Государственном хоре имени Владимира Николаевича Минина. Я недавно был у них на концерте – потрясающе просто. Вот к вам бы их привезти... Где спонсоры, где люди, которые не для себя и для своих, а просто – «товарищи, есть 20 гениальных проектов, давайте их обсудим». Вот самое обидное... Офисы, представительства, министерства, холдинги, структуры... А включаешь – не работает. Нет слов просто. Ну, что-то я отвлекся. (Улыбается.)
– Папа певец, мама пианистка, а вы виолончелист. Кто на выбор инструмента повлиял?
– Я в детстве пел, у меня есть записи. Сказки рассказывал очень хорошо, «Буратино» в образах. В 8 лет я с родителями пошёл в музыкальную школу на класс фортепиано, в обыкновенную районную музыкальную школу. А набора на фортепиано нет. Директор школы говорит: «У тебя есть два варианта: либо класс виолончели, либо скрипки, тянуть больше нельзя». Мама понимала, что ждать ещё год действительно нельзя. Девять лет – для фортепьяно уже поздно, пять-шесть – самый оптимальный возраст для начала занятий. Но я говорю родителям: пойдемте в другую школу, какая виолончель, какая скрипка?! Папа вокалист, мама пианист. Совершенно другая ипостась – струнный деревянный инструмент! Небольшая квартира, а виолончель – целая бандура, куда её там ставить? Чехол, смычок покупать – это ж всё деньги, ужас! Но пришлось выбирать... (Смеётся.) А директор школы тогда сказал: «Если ты выберешь скрипку и будешь играть на ней, то ты будешь заниматься и выступать всегда стоя, а на виолончели – всегда на стуле, сидя». Я так подумал: всю жизнь стоять? Ужас! И сказал: «Выбираю стул». Он говорит: ну вот и чудненько, решили, умница. А у меня были ручки такие… всё-таки типажик не классический – велосипеды, футболы, я мог пять литров окрошки съесть. Для скрипача, директор сказал, данные не те, а для виолончелиста нормальные. Бабушка мне потом купила виолончель и смычок. И сшила где-то на заказ роскошный чехол, который был страшно похож на чехол для лука. Знаете, когда стрельбой из лука занимаются и носят в чехле сам лук. Так вот чехол для инструмента был из такого же материала. Стыдно же во дворе говорить, что ты музыкант – виолончелист. Я всем говорил: езжу на «Динамо», стреляю из лука. И слышал в ответ: «О, ну ты молоток». Начались занятия. Мой первый педагог – Михаил Маркович Агронович. Совершенно случайно он нашёл меня недавно по интернету, пишет: «это твой первый педагог Михаил Маркович». Очень приятно было. Он такой интеллигентный, терпеливый был ко мне. «Бориславчик, возьмите смычок, ручку вот так, нет-нет, попробуйте вот так». А у меня мысли уже о другом – меня бабушка в коридоре ждёт, в термосочке кофеёк, бутербродик. Я думаю: боже, когда это закончится и я поеду домой смотреть видюшник. И вот мой педагог старался, учил меня, не отбил желания дальше продолжать. Через некоторое время Михаил Маркович сказал: вам нужно искать, переходить в более сильную структуру, чем музыкальная районная школа. И тут родители начали – куда, как, к кому? И началась эпопея – какой-то талантик проявляется, надо что-то где-то. Начали поднимать знакомых, все в поиске. Пошло-поехало, сарафанное радио, испорченный телефон – и мы выходим на молодого педагога из Центральной музыкальной школы – Марию Юрьевну Журавлёву, и я становлюсь её студентом. Она очень сильный педагог. У неё потрясающий сын, лауреат первой премии конкурса имени Чайковского Сергей Антонов. Сильнейший класс, конечно. Мы с ней встречаемся, очень люблю её, уважаю. Мы с ней просто, что называется, поднимали целину. Она меня называла «дяденька». Надо сесть и сыграть – «дяденька, ну давай». И вот по прошествии какого-то времени Мария Юрьевна говорит моей маме: «А вы готовы год за три?» И началось… Папа с работы – меня забрать, привезти, увезти, бесконечные занятия, напряжение. Я про себя думал: лучше был бы я шахтёром. Ужас просто! И вот я поступаю в знаменитую Центральную музыкальную школу в Москве – ЦМШ. Играю пьеску, моему педагогу Марии Юрьевне говорят: ой какой мальчик! Оценки – пять, пять, пять. Сольфеджио – два... «Извините, приходите через год». И мы начали снова. С мамой писали музыкальные диктанты, день за днём целый год. Я стал писать их, как автомат, машинально. Пришёл через год – и всё сдал! Помню первое впечатление от ЦМШ: шёл туда и просто боялся. Все же говорили: это такое место, там всё так, этак. Я захожу, весь трясусь, с таким трепетом – я буду здесь учиться! А там сидит парень у дверей, и у него табличка: «Я падонок». Я думаю, вот так да-а, вот вам и ЦМШ. На самом деле там такие были… чуть-чуть не от мира сего, в хорошем смысле, и очень талантливые.
– Потом всевозможные конкурсы, победы овации. В 93-м вы уехали в Нью-Йорк...
– Нью-Йорк. (Задумался.) Приехали… Учеба, школа, языки. Очень тяжело, пять месяцев я вообще не мог играть на виолончели. Играл только благодаря маме, благодаря тому, что был родной человек рядом. Начали вообще с нуля всё. Всё по-новому, учиться всему пришлось. Этикет опять же соблюдать. Что-то сделали тебе хорошее – надо письменно ответить, поблагодарить. Совершенно другая страна, другие манеры. У нас как-то по-другому: поругались утром, а вечером – «да ладно, Серега, чего там, ну прости». Там такого нет, прокол – значит всё, до свидания. Очень много жизненных испытаний мы там прошли, как все люди, которые уезжают из своей страны.
– Курьёзы какие-нибудь случались?
– Конечно. Я как-то оказался с другом на самой ужасной улице Нью-Йорка (не буду её называть, кто был – тот поймёт), где наркотики и тому подобное. А мы-то не знали. К нам подходит молодой человек, афроамериканец. И предлагает мне купить и него Green Card. Я говорю: конечно, куплю. Это же статус, возможность. Он называет цену – 200 долларов. А тогда для меня это ж огромные деньги были. Я говорю: окей, а когда вы мне её отдадите? Он говорит: перейдите на ту сторону и ждите сорок минут, я приду и принесу. Мы стоим сорок минут и понимаем... Словом, были проколы, курьёзы. Много чего было, я в первое время всегда забывал смычки в такси. Но жизнь продолжалась, втянулся...
– По кухне русской не скучали?
– Да нет. У меня в плане еды предпочтений особых вообще нет. Я могу, как в музыке, быть гурманом. Но желания каждый день есть чёрную икру у меня нет. Хотя знаю в каждом городе определенные рестораны, куда с удовольствием захожу. Из последних открытий: в Иркутске есть уникальное место, самый лучший язык с картошкой под сметанным соусом готовят. И знаете где? На автомойке, возле театра. Это место – просто нечто. Я на эту автомойку ездил не машину мыть, а поесть. Не передать словами, очень вкусно.
– В музыке вы гурман, это понятно. А что слушаете? И как относитесь к российской эстраде?
– Музыку слушаю разную, по настроению. Миллиард часов музыки в моём компьютере, всё что хотите – джаз, техно. Да что угодно. Российская эстрада... Это наша родина, что значит как я отношусь? В любом такси – «мальчик хочет в Тамбов, ла-ла-ла». Выспался, приехал в другой город – и там снова. Набор такой предсказуемый, мотивчик простенький. Но в этом есть наш шарм. Да, такая у нас эстрада. С другой стороны, страшные деньги, раскрутки, тысячи евро кому-то, чтобы бешено орали. Мафия целая. (Смеётся.) Молодцы – такое движение забабахать из «тари-тари-тари» (напевает мотив «Мурки») и такую индустрию создать. Уметь надо даже, оружие просто какое-то. И ведь эти поп-индивидуумы могут с нами как-то сотрудничать. Говорить со сцены: вот мой новый проект, песня с виолончелистом. В чём-то нужно сотрудничать, пропагандировать хорошую музыку. Как иначе? Это же молодежь, будущее. Но есть исполнители российской музыки, которых я люблю и слушаю. Я записал диск с группой
«Uma2rман», их диск 2008 года – «Куда приводят мечты», песня с Патрисией Каас. Это мои друзья, очень хорошие ребята. И с Сергеем Мазаевым я работаю.
– Борислав, вы участвуете во многих проектах и как музыкант, и как организатор. Благотворительные концерты, поиски новых имён. Вам для чего это всё? Вы известны, талантливы, можете просто заниматься любимым делом.
– Миллиард талантливейших людей вокруг – вот, наверно, почему. Сейчас я организатор «Дней России в Нью-Йорке», этот проект отнимает много времени, сил. Но какая отдача от него! Ведь мы проводим концертные программы в нью-йоркском зале «Миллениум». Российские артисты, музыканты приезжают туда. Причём не только московские и популярные, но и молодые, пока не известные у них, появляется возможность показать себя. В Москве открываю клуб «Музыкальное собрание». Но не клуб, в смысле, куда приходишь, платишь за вход и играешь в карты. А именно клуб, где участники получат возможность играть 10 концертов в год в лучших частных домах. Интеллектуальная музыка. Это будет некой ступенькой помощи молодым, пока неизвестным. Знаете, мой прадед по отцовской линии был купцом. На всех школьных ярмарках я обожал что-то продавать. Какие-нибудь поделки, картинки классом продавали, потом на праздник учителю сдавали, какой-то корм птичкам покупали, чисто символически. И, видимо, во мне эти организационно-предпринимательские гены проявляются. Мне нравится, когда всё в движении, – что-то делать, работать, кипеть.
|
