«Конкурент» беседует с художественным руководителем и главным дирижёром Красноярского академического симфонического оркестра.

В ближайшее время Красноярский академический симфонический оркестр под управлением Марка Кадина порадует любителей классики интереснейшими программами. 29 января с оркестром выступит молодой российский скрипач Родион Петров, лауреат Московского международного конкурса скрипачей имени Никколо Паганини. В Малом концертном зале прозвучат сочинения Дмитрия Шостаковича и Людвига ван Бетховена. Несмотря на то что музыка занимает практически всё время Марка Львовича, он с лёгкостью может поддержать разговор на любую тему: путешествия, политика, живопись, спорт, фильмы его любимого режиссёра Вуди Аллена… Интервью с такими разносторонними людьми – редкая удача.

– Марк Львович, через какие важные события можно провести линию вашей жизни от родного города до работы в Красноярске?
– Эту линию можно провести через очень интересные и яркие события моей жизни. Я родился на Украине, в городе Краматорске Донецкой области. Родители были рабочими на заводе. Ничто не предвещало какой-то большой или небольшой музыкальной карьеры, поскольку никаких музыкальных традиций в нашей семье не было.
– Ну, наверняка в семье кто-то пел украинские народные песни…
– Нет, вы знаете, ничего лубочного не было, никто песен не пел. У всех была очень тяжёлая работа, на заводе платили гроши. Всё происходило в унылой полурабской обстановке. Но случилось так, что меня отдали в музыкальную школу, и я её успешно окончил. Поступил в Харьковское музыкальное училище, а потом перевёлся в Москву, в Гнесинское музыкальное училище. С этого момента и начинается, собственно говоря, большой московский этап моей жизни. Я продолжил обучение в вузе, отслужил в армии, потом работал много лет в разных московских оркестрах и приехал в Красноярск.
– На каком инструменте вы играли в музыкальной школе?
– Когда я начинал учиться, кларнет был моим основным инструментом.
– Обычно родителям приходится заставлять детей заниматься музыкой.
– Вы знаете, я ходил в музыкальную школу без особого удовольствия, но меня не приходилось заставлять. Я с детства был обязательным человеком и сейчас остаюсь таковым, поэтому проблем мои родители не испытывали. Было сказано, что я должен учиться в музыкальной школе, – и я учился.
– Продолжить музыкальное образование решили, потому что были очевидны ваши успехи в этой области или пример трудовой жизни родителей так повлиял?
– Музыка мне легко давалась, и было очевидно, что нужна какая-то поступательность, нужно выбираться в крупные города. И первым городом на моём пути оказался Харьков, поскольку я не был уверен, что прыгну дальше. Но когда я понял, что и здесь выделяюсь из общего уровня, по совету друзей решил пробовать штурмовать Москву.
– Почему не Киев?
– Ортодоксально коммунистический, режимный Киев харьковчане не любили. Харьков, надо сказать, прекрасный город. Мне он очень нравится. В нём тогда, в восьмидесятые годы, чувствовался не то что антисоветский дух, но дух свободы, что ли… Поскольку Харьков – бывшая столица Украины, у горожан всегда существовал комплекс украденной столичности. Они считали себя большими столичными жителями и к Киеву относились немножко пренебрежительно и свысока. В Харькове позволялось то, что не разрешали делать в советские годы в Киеве. Приезжали рок-группы, на тот момент считавшиеся подпольными или полузапрещёнными. В Харькове того времени была довольно свободная атмосфера, несмотря на всеобщую затхлость в стране.
– Какую музыку вы слушали в то время?
– Я слушал исключительно классическую музыку, ходил на концерты. Попав в Харьков, я впервые в жизни услышал симфонический оркестр, до этого не приходилось. Довольно часто я бывал в местной филармонии, слушал приезжающих солистов. Тогда ныне работающие звёзды таковыми не являлись. Юрий Башмет, Владимир Спиваков приезжали в ранге обычных советских артистов. Всех их мне удалось, к счастью, слышать и тесно познакомиться с их творчеством. Так что это было хорошее образование.
– Но вы чувствовали в то время, что они станут флагманами в будущем?
– Конечно, уже тогда было понятно, что Башмет – артист номер один в Советском Союзе. На его концерте был аншлаг. Такие таланты выделялись, они собирали полные залы.
– Вы уже тогда мечтали о карьере дирижёра?
– Нет, я никогда не мечтал о карьере дирижёра. Честно говоря, и сейчас не мечтаю, потому что я не понимаю людей, которые мечтают руководить или властвовать.
– Ну, молодые люди всегда о чём-то мечтают…
– Я ясно осознавал поставленную перед собой цель: работать оркестрантом. Я считал это пределом своих мечтаний и достижений. Полагал, что у меня для этого есть всё необходимое, что мне удастся этого достичь. Когда я учился в Харькове, я мечтал стать артистом харьковского оркестра, а когда приехал в Москву – артистом одного из московских оркестров. А потом получилось так, что меня увлёк педагог по дирижированию, к которому я попал. Психологическое переключение происходило постепенно, в течение нескольких лет. Я понял не то, что я хочу дирижировать, а что я могу это делать.
– А до этого на концертах вы замечали, что иногда могли бы поспорить с дирижёром?
– Нет, у меня никогда такого не было, потому что моё становление как музыканта проходило постепенно, скрупулёзно и последовательно. В возрасте пятнадцати, семнадцати, двадцати лет трудно от молодого человека ожидать, что у него есть свои сформировавшиеся постулаты о том, как должна звучать та или иная музыка. Наоборот, в годы молодости я слушал очень много музыки, впитывал в себя. Это был период собирания информации.
– Вернёмся к вашему рассказу о переезде в Москву. Этот город, как правило, приезжие либо обожают, либо ненавидят.
– Я люблю говорить и слушать о Москве. Не могу согласиться с теми, кто применяет к этому городу шаблоны или приклеивает ярлыки. Москва семидесятых и восьмидесятых годов и нынешняя – это два принципиально противоположных города. Тогда был город, в который могли прорваться избранные. Отбор был очень строгий. Хорошо это или плохо – мы не обсуждаем. Но складывалась такая ситуация, что люди со всего Союза рвались в Москву как в место, где можно чего-то добиться. Столица жёстко отсеивала, в том числе институтом прописки, клановыми связями. Москва принимала «своих» и отвергала «чужих». А сейчас, в общем-то, Москва стала «резиновой», «безразмерной», она стала какой-то огромной мусорной свалкой, в которую сейчас может приехать любой и делать там что угодно. Вопрос – нужен ли ты Москве? Если нет, она тебя не отторгает, как было, а просто не замечает.
– И это стало одной из причин вашего переезда в Сибирь?
– Нет. Совершенно не это стало причиной моего приезда в Сибирь. В Москве я живу уже около тридцати лет, и, в общем, уже независим. Это место жизни, нравится оно мне или нет – сейчас уже не важно. В Красноярск я приехал в результате двух сложившихся известных обстоятельств. После смерти Ивана Всеволодовича Шпиллера здесь образовалась вакансия на место главного дирижёра. Второе обстоятельство – мой долгий период работы в качестве второго дирижёра с лучшими московскими оркестрами несколько затянулся. Я чувствовал, что мне нужно что-то менять, потому что в роли второго дирижёра можно закиснуть и остаться навечно. Я решил изменить это, поскольку понимал, что могу быть не только вторым, но и первым.
– Дилетантский вопрос, конечно, но как вы оценивали уровень красноярского симфонического оркестра?
– Вы знаете, я, наверное, слукавил бы, если сказал бы, что красноярский оркестр не хуже Российского национального или лондонского филармонического. Ясно, что каждый оркестр имеет свой определённый потолок, свой уровень, свою кадровую базу. Понятно, что не может быть красноярский оркестр таким же, как нью-йоркский. Это очевидно. Дело не в том, какой оркестр, а в том, что с ним можно сделать. Любой, даже нью-йоркский оркестр поддаётся каким-то видоизменениям. Задача дирижёра заключается в том, чтобы выстраивать его работу в нужном направлении. У каждого должен быть свой идеал, эталон звучания. Насколько близко дирижёр сможет приблизить имеющиеся в его распоряжении возможности к идеалу-эталону, настолько можно считать успешным его и оркестр, которым он управляет.
– У вас хватает времени и возникает ли желание знакомиться с культурной жизнью Красноярска, когда сезон репетиций и выступлений в самом разгаре? Выставки, спектакли…
– Конечно, я посещаю интересные события. Был на прошлой бьеннале, на «Красноярской ярмарке книжной культуры» – это часть жизни, этого нельзя пропустить. Другое дело, что я, конечно, не могу ходить в оперный театр на оперу «Евгений Онегин» каждую неделю. Познакомившись однажды или дважды с постановкой (с первой, потом с обновлённой), нет необходимости ходить на неё снова и снова. Если что-то интересное для меня появляется на афишах, я стараюсь это не пропускать.
– Какие виды визуального искусства вам еще интересны: живопись, может быть, фотография?
– Скажу вам честно, мне интересно многое. Я не могу назвать себя суперпрофессионалом в каких-то смежных областях искусств, но я испытываю большой интерес к живописи и везде, где бываю, стараюсь посещать музеи с хорошими запасниками и экспозициями. Летом я был в Мадриде и с удовольствием исходил весь музей Прадо и галерею Тиссена-Борнемисы. Я увидел там много нового для себя. Сурбаран, Веласкес, Гойя – то, чего у нас, в России, не так много. В первый раз в жизни я увидел оригинал триптиха Босха «Сад земных наслаждений». Репродукции – это, конечно, прекрасно, но когда ты видишь эту небольшую работу воочию (мне почему-то она представлялась более значительной по размеру) – ещё больше поражаешься проработанности деталей. Я не мог оторваться, много времени провёл в Прадо возле этой картины. Рембрандт заставил меня надолго задержаться в музее Амстердама. Живопись – на втором месте после литературы среди моих увлечений, если не говорить о музыке, которой я посвящаю большую часть своего времени.
– Что из прочитанного за последнее время порадовало больше всего?
– Бунин. Недавно приобрёл собрание сочинений – и погрузился в него. Хрестоматийные работы известны всем, но когда знакомишься с творчеством этого писателя очень подробно, видишь его путь от ранних до зрелых произведений, он впечатляет ещё больше.
– Поговорим об актуальном. Футбол и политика – наверное, самые любимые темы нашего издания. Есть желание комментировать грядущую реформу милиции-полиции?
– Я прочитал и выслушал очень много комментариев на эту тему…
– То есть вы целенаправленно ею интересовались?
– Да, мне интересно, но так как я знакомлюсь с новостями преимущественно в интернете, есть возможность читать комментарии широкого спектра информированности и эмоций, в отличие от зачастую ангажированного телевидения. Я бы присоединился к мнению значительного числа граждан, считающих, что это совершенно бессмысленная затея – менять две буквы в названии ведомства. На мой взгляд, это не поможет в одночасье исправить отношение населения к защитникам правопорядка.
– Многие говорят о том, что переименование затеяно для того, чтобы отвлечь внимание общественности от более серьёзных изменений, расширяющих полномочия милиции.
– Я уверен в том, что сейчас полномочий у нашей милиции-полиции предостаточно. Они могут уничтожить любого человека, сделать с ним что угодно. Для этого им не нужны дополнения в законе. Когда милиция превышает допустимые нормы и совершает нечто противоправное, это, как правило, не имеет никаких последствий. Всё, что связано с преступной деятельностью отдельных работников внутренних дел, – практически все эпизоды спускаются на тормозах, и судебные решения выносятся чаще всего в пользу милиции.
– Есть громкие показательные дела…
– Да, но это ничего не решает. Начинать реформы надо с экономики.
– Сейчас многие заслуженные и даже очень талантливые люди – художники, поэты, музыканты – занимаются политикой, подписывают различные письма-петиции. Иногда складывается впечатление, что они вообще не соображают, что подписывают, их авторитет просто наглым образом используют чиновники разных уровней. Вы знаете положительные примеры ответственной, объективной работы художника в политике и творчестве одновременно?
– Я считаю, что нельзя обобщать всех словом «художник». Каждый из артистов или, скажем так, деятелей культуры – индивидуальность, личность. И решение о том, поддерживать или не поддерживать кого-то, каждый человек имеет право и должен принимать сам. Если какому-то артисту нужно, если ему приятно, если он чувствует в себе силы что-то изменить своим участием в каком-то движении, – пожалуйста! Если у вас это вызывает неприятие, не трогайте этого артиста. Художник, объявляя свою гражданскую позицию, перестаёт быть таковым и становится просто членом общества. На этом этапе его жизни артистизм выключается.
– На ваш взгляд, это мешает творчеству?
– Мешает, конечно. Я бы воздержался от участия в каких-либо петициях, потому что никто из нас не видел и не увидит полной картины происходящего. Всей информацией обладает очень ограниченный круг людей. Наше мнение основывается на эмоциональном восприятии той информации, которую нам предоставляют. Личные отношения артистов и политиков – это прекрасно, я приветствую дружбу, но к мнению известных деятелей искусств прислушиваются миллионы людей, это накладывает большую ответственность.
– Хорошо, про политику, наверное, достаточно… Футбол…
– Я не болельщик, но за футболом слежу. Смотрел большинство матчей чемпионата мира прошлым летом. Высокий уровень мастерства – мне это интересно. Я люблю смотреть на индивидуальную работу виртуозных футболистов. Это как балерина: хорошо танцует – приятно смотреть. Я люблю наблюдать любую отлично выполняемую работу. Кроме того, я смотрю на работу тренера. У дирижёра и футбольного тренера есть что-то общее. Я стараюсь угадать, что он хотел от своей команды в этом матче, что у них получилось, а что нет, как команда подчиняется или не подчиняется тренеру. Что касается оценки игры нашей сборной – воздержусь, потому что не являюсь профессионалом в этом.
– У вас есть надежда на сборную России под руководством нового тренера?
– Мне очень жаль, что в России так много иностранных тренеров. Многие российские клубы тренируют иностранцы. Где вообще наши тренеры? Куда они делись-то? Мне это непонятно.
– У нас и легионеров много, потому что селекция так работала. Может, начнут строить грамотную инфраструктуру в связи с победой нашей страны в борьбе за право проведения чемпионата?
– Будем надеяться, конечно. Я не слежу за национальными первенствами, смотрю матчи международных чемпионатов, и то если есть возможность. В девяносто восьмом году я по работе был во Франции, когда французы выиграли чемпионат Европы. Я своими глазами видел, что творилось на улицах. Тогда я полюбил всех этих футболистов. Полуфиналы и финал чемпионата мира в ЮАР я смотрел в Испании. Наблюдал, что там творилось, когда их сборная одерживала победы в решающих матчах. Тысячи и тысячи ликующих болельщиков выходили поздравлять друг друга. После полуфинала, когда я был в Мадриде, толпы счастливых людей с национальными флагами ходили всю ночь по улицам, кричали, пели, прыгали, гудели вувузелой или чем-то аналогично пронзительным. Конечно, я бы хотел разделить их радость в ту ночь, но был довольно раздражён, потому что было очень душно и невозможно было заснуть. А финальную победу встретил в Севилье. Там было комфортнее. Во время первого тайма я специально вышел на улицу. Мне было интересно, будет ли вся Испания у телевизоров. Рассказываю: нет! Я встретил довольно много прохожих…
– Может, все эти люди были, как вы, туристами?
– Нет, не похоже было на это. Вряд ли. Когда показывали в новостных выпусках пустые улицы Испании во время решающего матча, это была лишь телевизионная картинка. Но после финального свистка началось самое яркое событие, когда вся Севилья, абсолютно весь город, вышла на улицы. Вы знаете, это было такое зрелище, которое, наверное, только раз в жизни можно увидеть. Вышли не только болельщики, но абсолютно все жители: молодые, старые, женщины, мужчины, дети, иностранцы. Инвалиды на колясках ехали с флагами Испании. Все пришли к главному фонтану искупаться. Это был центр торжеств. Самое главное – никакой агрессии, совершенно никаких пьянок! Я видел у нескольких человек бутылки с пивом. Там запрещено употреблять алкогольные напитки, но вряд ли кто из полицейских стал что-то предъявлять. Всеобщее воодушевление, радость, братание – картина незабываемая.
– В следующий раз я поинтересуюсь, где вы будете в финальные дни чемпионата, и сыграю на тотализаторе.
– Да… (Смеётся.)
– Пожалуйста, постарайтесь остаться в России в следующий раз, если наши вый-дут в финальную часть, чтобы хоть какая-то надежда была.
– Вы знаете, я боюсь за Москву, потому что наши футбольные болельщики производят впечатление неадекватных. Они, как правило, пьяные. Я наблюдаю в Москве после ответственных матчей толпы нетрезвых фанатов. Довольно неприятно находиться рядом с ними. Стараюсь перейти в другой вагон метро или перейти улицу, потому что не чувствую себя в безопасности. В мадридском метро тоже было очень много по-боевому раскрашенных футбольных болельщиков, но при этом они были совершенно мирными.
– Вы ездите в метро?
– Да.
– Чтобы избежать пробок?
– У меня нет машины, я её не умею водить, и в Москве она не нужна. Передвигаться по Москве в машине практически невозможно, и парковаться негде. Если ты хочешь куда-то опоздать – езжай на машине. Вовремя добраться куда-либо можно только на метро.
– А выехать с семьёй за город, как русские любят?..
– В Красноярске с этим проще, но в Москве, к сожалению, это практически невозможно. Чтобы выехать за город в Москве, нужно преодолеть километров пятьдесят. Всё вокруг столицы очень плотно застроено. Чтобы отдохнуть на природе, поесть шашлыки, люди идут в парки, расположенные в черте города. Они выходят на поляны, расстилают там свои коврики, едят, пьют и уходят, оставляя весь мусор на месте. Ужасная история. Эта дикость меня отвращает от мест общественного отдыха. В теплые выходные весной и осенью я стараюсь в парки не ходить.
– Что вы любите больше – крупные шумные города или тихую провинциальную природу?
– И то и другое.
– Где предпочитаете гулять?
– Я очень люблю гулять по европейским городам, поскольку там для этого созданы все условия. Там приятно гулять. А по Москве – неприятно во всех отношениях.
– А в Красноярске где гуляете?
– Я хожу туда-сюда по проспекту Мира между Стрелкой и Оперным театром. Люблю выходные дни, когда машин нет. Раньше ходил на набережную.
– Много времени в Красноярске проводите?
– Да. Две трети своего времени я провожу в Красноярске. Лето провожу в Москве или путешествую.
– Что пожелаете сибирякам в наступившем году?
– Желаю, чтобы морозы были не очень сильными, лето не очень жарким. В общем, чтобы климат был примерно как в Швейцарии. И жизнь, по возможности, тоже.