начало на 1 стр.

Замужем за Мишей Церишенко из «Кривого зеркала», лысый такой, с портфелем. Толстый, в шляпе. А Катя сама в порядке. Нормально они зарабатывают. Он ездит на какие-то концерты. Катька почти не ездит, не хочет. Не нравится ей. Так вот, звонят ей как-то раз опять же с НТВ. Катя пригласила их домой, угощала чаем, какими-то пирожными, кормила-поила, рассказывала про свою жизнь. Но им-то нужно всё только скабрёзное! В итоге, значит, говорят ей: «А что это у вас за две собаки такие?» Катя возьми да и ответь: «А это мои дочки. Они живут у нас». И что ты думаешь? Из всего того, что они сняли, ничего не осталось! Осталось только то, что Катя очень плохо себя чувствует, что денег у неё нет, что она перебивается с хлеба на воду, а единственный способ заработать какие-то деньги – она разводит собак на продажу. Как же так можно?! И мне ещё после всего такого звонят: «Вячеслав, давайте мы сделаем с вами программу». – «Ребята, программы «Максимум» для меня не существует. Не рассчитывайте ни на что». – «Но мы делаем нормальную программу о первом выходе на сцену». – «О первом, о десятом – не хочу». – «Но хоть что-нибудь, может, расскажете? Вы так хорошо говорите». – «Ну, давайте расскажу. Я придумал. Я когда был на концерте Пола Маккартни, то вдруг образно нарисовал самого себя и пришёл к мысли, что на Красной площади я битловские песни пел ещё за сорок лет до Пола Маккартни!» И вот мы уже едем с ними на съёмку, с этими неуёмными энтэвэшниками. Опять же я весь день им подарил, был с ними на Красной площади, потом на фоне Храма Христа Спасителя исполнил попурри из «Битлов», под гитару, всё здорово. Я им рассказывал: «Вон там, на Красной площади, недалеко от Мавзолея, мы пели в две гитары, я горлопанил битловские песни, потом пришли менты… А тогда на Красную площадь привозили народ по определённому регламенту – на час примерно. Ты там тусуешься, потом тебя увозят, приезжают новые автобусы с новыми выпускниками школы. Нам сказали: «Ребята, хватит песни петь». – «Хорошо», – мы гитары под мышки и поехали назад, куда-то на Ленинские горы петь песни в кустах». И что ты думаешь? В эфир вышло то, что меня скрутили менты. Два дня держали. И что я вообще диссидент был, и уже тогда боролся с деспотией совковой. С какой, на хрен, деспотией! Я даже слова такого не произносил тогда.
А Катя Семёнова… О ней дальше рассказываю. Сейчас все артисты поделены: первый канал, второй канал... Одни снимаются только на первом, другие на другом, там всё чётко договорено, всех всё устраивает, все довольны. И Кате звонят: «Катя, вы у нас не были в программе «Пока все дома». Приезжайте сняться». Катя говорит: «А вы знаете, я замужем за Мишей Церишенко. А Миша Церишенко – со второго канала. Вы же приглашаете меня на первый. Узнайте сначала, можно ли это сделать». Они говорят: «Хорошо». А Катя: «Только запомните, что ради того, чтобы сняться на первом канале, я разводиться не буду!» (Смеётся.)
– «Плавно переметнёмся» к вашему творчеству. Кто ваш, так сказать, среднестатистический слушатель?
– Так получилось, что после того, как я начал писать песни на стихи Юрия Ремесника, у моих слушателей очень резко возрастной ценз подскочил. Если, к примеру, в конце восьмидесятых ко мне девчонки-тинейджеры шли на концерты, то после того, как я исполнил «Мадам, а вы совсем не постарели», девчонки все от меня срулили. По-видимому, поняли, что со мной ловить нечего. Но зато… все женщины – мои. Впрочем, так лучше не писать, очень уж это самонадеянно звучит. Но я думаю, что сейчас дело обстоит так: процентов на 70 это женщины после 30. Бальзаковского и постбальзаковского возраста. У меня даже дежурная шутка есть: подходит ко мне молодая девочка и говорит: «Вы знаете, вы так нравитесь, так нравитесь… – и после небольшой паузы: – …моей бабушке». (Экспрессивно вздыхает.)
– Ваш золотой век – двадцатый. А в двадцать первом можете назвать свою лучшую песню?
– Значит так. Однажды, когда у меня имелся такой энергичный и зажигательный фан-клуб, это было в конце восьмидесятых годов, я со своим директором, неким Александром Иратовым, дал своим поклонникам денег, чтобы они скупили всю «Московскую правду» и указали там в купоне все как один песню под названием «Я лицо твоё не помню», которую в тот момент практически никто не знал. Хит-парад ведь составлялся тогда по присланным в редакцию вырезкам из газет. И вот перед выходом газеты примерно за полсуток звонит мне совершенно очумевший руководитель этой музыкальной полосы в «Московской правде» и говорит: «Вячеслав, тут ваша песня раз в пять превзошла все вместе взятые остальные письма. И мы не знаем, что делать! Короче, поскольку никто из редакции эту песню не слышал, мы её на всякий случай поставили на второе место». Поэтому-то я тебе сейчас назову какую-нибудь свою песню относительно недавнюю – «Кудыкина гора», к примеру…
– Я её сегодня на концерте услышал в первый раз.
– Хорошо, могу назвать и такую, которую вообще почти никто не слышал, кроме моих друзей. В любом случае, откуда я знаю, какая из последних лучшая? Понимаешь, поскольку я на сегодняшний день практически на всех каналах радио являюсь неформатным музыкантом, а крутят только мои старые вещи, поэтому лучшую песню, которую я написал в двадцать первом веке, просто не очень корректно выделять. Песни всё же надо слышать, чтобы понимать, о чём речь идёт.
– Зато, наверное, все знают вашего «Лилипутика», у которого ручки тоньше лютика.
– Ещё парочку не менее популярных моих песен могу назвать.
– Я тоже могу. И всё-таки – как «Лилипутик» родился?
– (На несерьёзной волне.) Ты знаешь, после долгих ухаживаний за газетой «Неделька» в конечном итоге удалось мне совратить её. И во время нашего адюльтера я понёс, и у меня через девять месяцев появилась песня на стихи Юнны Мориц. В общем-то, я долго вынашивал этого ребёнка, роды были довольно сложными, потому что сначала я хотел её написать в стиле рок-н-ролла, а потом написал в стиле вообще неожиданном. И честно говоря, это творение не было моим любимым ребёнком. Но неожиданно он принёс совершенно оглушительную славу, о которой я даже в самых радужных снах не мог мечтать.
– Сама-то Юнна Мориц сейчас жива-здорова?
– Самое интересное, что мы с ней пару раз перезванивались, но я с ней так и не познакомился. Как не познакомился и ещё с несколькими своими соавторами, в частности с Феликсом Кривиным и с господином Брюсовым.
– А с Аллой Борисовной? Пусть тогда она ещё Борисовной не величалась. Хоть какая-то лилипутская легенда осталась о вашем давнем пересечении на эстраде? Вы ведь видели её такую, какой сейчас уже почти никто и не помнит.
– Если вы её в ту пору воочию не видели, то увы… У меня не настолько высокий поэтический слог, чтобы описать красоту, неподражаемое обаяние и шарм, который исходил от всего ангелоподобного лика Аллы Борисовны. А если серьёзнее, то когда она пришла к нам в «Весёлые ребята», была пара песен, в которых Алла Борисовна была у меня на подпевках.
– Это круто же!
– Круто. Но она об этом не знает, что это круто. Почему-то она об этом ни разу не говорила, чтобы себя ещё больше раскрутить! (Смеётся.)
– По гороскопу вы Водолей. А знаете ли вы, к примеру, кто ещё в ваш год родился? Я вот сегодня «совершенно случайно» наткнулся на 1947 год и зачем-то запомнил ваших ровесников.
– Я знаю кучу таких людей. Сейчас вот возьму и назову тех, с кем я учился в одном классе.
– Но надо только известных. Ротару, допустим…
– Ротару, да. Но Ротару, по-моему, даже постарше будет.
– 47-й год!
– Я с февраля, а она осенью родилась.
– Значит, она младше вас. Шварценеггер вот ещё, Арнольд Калифорниевич.
– Да. И ещё Майкл Джордан, как и я, 17 февраля родился.
– Но в другом году.
– В другом, разумеется. Но зато 17 февраля.
– Последнюю скажу фамилию вашего «однокашника». Робертино Лоретти. На его примере вы ничему не учились?
– Ну, как же! Долгими зимними вечерами мы с Робертиной, сидя за рюмкой коньяка, до хрипоты спорили на разные творческие вопросы. Иногда я говорил: «Ну что, друг Боб, не спеть ли тебе Джамайку, которую в двадцать первом веке так замечательно будет наворачивать Меладзе?» Он говорит: «Да, пожалуй, Славик, наверно, спою я её, потому что после Меладзе мне будет петь сложно. А до Меладзе, пожалуй, я решусь». И спел он «Джамайку». И «Санта Лючию». И был хорош в исполнении и любим народом.
– Теперь чуть более серьёзный вопрос. Как вы считаете, почему некоторым исполнителям нужны продюсеры, а некоторым нет? И они всё равно не тонут при этом.
– Дело в том, что институт продюсерства, который существует в России, как правило, примечателен тем, что продюсеры чаще всего хватают людей, которые уже раскрутились сами по себе. По большому счёту кого я могу назвать вам как продюсера? Наверное, Михаила Танича, недавно ушедшего, Тухманова, который этим делом неплохо занимался. Ну, наверное, при определённых условиях, и Бари Алибасова.
– Был ещё Юрий Шмильевич Айзеншпис. «Папа» Димы Билана
– С Айзеншписом очень сложно. Это человек, который ушёл из жизни, поэтому мне подробно не хочется говорить. Я его знаю, «Шпица», с 67-го года, когда он являлся… сейчас бы это назвали большим бизнесменом, а раньше это называлось спекулянт. И он зарабатывал деньги, в частности, на группах. Группа «Сокол» у него тогда была, которую он успешно продавал. Но каким образом? Он снимал какое-нибудь кафе на окраине, которое из последних сил горело синим пламенем. И приносил он им двести рублей в план, которые они должны были дать за этот вечер. И плюс ещё какие-то накрутки, чтобы они положили себе в карман. Они накрывали столы, а билеты распространялись людьми Айзеншписа. И он таким образом стал первым человеком в Москве, который организовывал концерты. Из того, что произошло с Цоем… Я вообще не думаю, что Айзеншпис сильно повлиял на раскрутку Цоя. Или другой его подопечный – Никита… До тех пор, пока людей крутили по телевидению, того же Никиту и группу «Технология», они были популярны. После того, как их перестали крутить, они все сдулись.
– Немножко хочу о политике спросить.
– Ой, спроси!
– Вы горды Россией или недовольны ею?
– Очень хорошие ходовые качества. Мотор нашего теплохода «Россия» позволяет чувствовать себя в абсолютной безопасности в открытом море даже при семибалльном шторме. Также мне очень нравится кинотеатр «Россия», в котором в последнее время не очень хороший репертуар, но в целом он соответствует своему высокому имени, хотя с недавних пор и изменил ему, сделавшись «Пушкинским». Несмотря ни на что, он вносит большой вклад в провозглашение русского духа на всём евразийском континенте.
– Вы часом в партии не состоите?
– Меня звали, я не пошёл.
– А в какую партию звали?
– Зачем же я буду говорить?
– Вы ведь не пошли, какая разница?
– Нет, я не скажу. Не хочу антирекламу делать или рекламу, что не пошёл к ним.
– Сегодня на концерте вы поздравляли народ с наступившим кризисом. Уместно, конечно, и шуткой отделаться: «Фи, кризис», а на деле может ведь и завалить многих?
– Есть такая старая история. Царь говорит советнику: «Надо пополнить казну. Увеличь налоги». – «Народ плачет и надеется, что это ошибка». – «Ещё увеличь налоги». – «Народ плачет, отказывается верить». Царь в третий раз говорит: «Увеличь налоги. Что делает народ?» – «Народ плачет, отказывается верить и работать». – «Увеличить налоги ещё!!! Что народ?» – «Народ танцует и смеётся». – «Значит, всё, больше им ничего не осталось». Вот и сегодня зал был совершенно точным индикатором того, что происходит в нынешней жизни вашего города. Потому что народ смеялся и танцевал вместе с Вячеславом Малежиком, что говорит о том, что живёт народ, видимо, хреновато, но с шуткой не расстаётся. И это очень важно.
– Что-то конкретное вас не устраивает как человека, как гражданина мира?
– Старый, ну на хрен тебе всё это? Ну не устраивает меня – и чего? Я думаю, есть какие-то определённые люди, которые этим делом рулят.
– Но они плохо рулят. Сомалийские пираты рулят.
– Мы с тобой очень похожи в этом разговоре на пикейные жилеты: «Обама не очень хороший, а вот Буш был хороший. А Обама – не хороший…»
– Да Буш козлище натуральное.
– Откуда ты знаешь?
– Он хотел эту планету поджечь основательно. К счастью, ему не позволили.
– И всё же он был хорош.
– Да чем он был хорош! Недалёкий человек. Неужели вам действительно Буш нравился?
– Ты самонадеян, парень.
– Говорят, что он не знал даже карты мира.
– А про себя что скажешь?
– Смею надеяться, что у меня хотя бы нет врагов.
– И всё-таки: Буш и ты. Какой знак поставить? Больше, меньше?
– Знак восклицания. Я могу обыграть его в теннис. Но не могу поставить себе фингал при падении с дивана, когда вдруг подавлюсь сушкой. А Буш «смог»!
– Но ты его назвал дураком.
– В мире всё относительно. Мы ведь дьявола тоже не видели, а говорим, что он плохой.
– Не надо всё-таки передёргивать.
– А кто первый начал? «Буш был классный, а Обама слаб». Это же ужасно. Что вообще за абсурд? Обама против Буша – настоящая личность.
– Обама против Буша?
– Так точно. Просто Обама немножко цветной, поэтому, видимо, вам и не нравится.
– Ладно, что ты меня в расисты записываешь!
– Да всё нормально.
– Я и к евреям хорошо отношусь...
– Тогда пора переходить к вопросам о смысле жизни. Пока вы коньячок себе подливаете, я сформулирую вариант: «жизненный смысл состоит в стремлении к профессиональному успеху и семейному счастью».
– А других вариантов ты не предполагаешь?
– Я самые магистральные пытаюсь озвучить.
– С чего ты взял, что они магистральные? Я по другим магистралям предпочитаю двигаться.
– А надо добавить тогда своих. Или это секретные пути, окольные, «масонские»?
– Ты понимаешь, в чём дело… Люди живут целую жизнь и не знают ни хрена про её смысл. И не узнают в итоге, что же это такое. Что ж ты хочешь, чтоб я, как в той анкете, указал, в чём глобальный смысл?
– Коньяк в помощь.
– Значит так… (Делает смешное лицо. – Прим. И.Р.) Смысл жизни заключается в том, чтобы перетрахать всех девчонок. А время между трахами использовать для того, чтобы восстановить свою потенцию.
– Это молодёжный кодекс. Мысли юного повесы, а не солидного джентльмена, годами и лицом похожего на Пола Маккартни.
– Почему же «молодёжный»? Мне как раз сейчас хочется это сделать с ещё большим рвением, чтобы самоутвердиться.
– В лучшем случае это смысл не жизни, а текущего момента. Вяло текущего... (Смех за столом.)
– Правильно. Вяло текущий момент – это про что-то венерическое? Или про что?
– Про марсианское. Или земное. Вот вы сегодня на телевидении сказали фразу о пикнике: «…а в это время женщины уже приготовят шашлычок». Сами, что ли, не делаете шашлыки? Считаете это женским занятием?
– Я даже и не помню, что сказал на телевидении. Я, наверное, так же идиотничал, как и сейчас.
– Идиотничать лучше дома. Так бе-зопаснее. Вы, кстати, города Сибири отличаете друг от друга? Наша газета выходит ведь сразу на три города – Иркутск, Новосиб и Красноярск.
– Ты помнишь ведь такую историю про «зачем изучать географию, когда есть извозчик»?
– Историю эту Денис Фонвизин придумал для своего Митрофанушки.
– Как правило, сажусь я в самолёт Москва – Красноярск. И если только нет нелётной погоды, как правило, до Красноярска довозят. Приезжаю в город: ба, Красноярск!
– В вас всё-таки чего больше – лирики или такой своеобразной иронии? У вас песня есть «Зима, зима», её слушаешь и понимаешь, что так может спеть только человек с душой лирика.
– Такой пафос высокий…
– Мне просто нравится эта песня.
– Я рад. Я не зря прожил жизнь.
– Тем не менее – вопрос о лирике. Откуда она – от воспитания, от прочитанной поэзии, от душевного склада, от фонаря?
– (С придыханием.) От ростков молодой бегонии, которая поутру при первых лучах солнца пробивается сквозь листву и радует своими зелёными листочками всех, кто видит это пробуждение, рождение жизни. После того, как это увидишь, тебя охватывает такое чувство, что хочется немедленно бежать к письменному столу, хватать бумагу, карандаш... Потом даже не знаешь, может быть, сразу браться за гитару, ведь чувства переполняют настолько, что песня рождается мгновенно. И ты даже не успеваешь проанализировать, от чего же это всё-таки: от физики или от лирики. А может быть, оттого, что прочитал в газете истину, в которой было сообщено, что Обама круче Буша.
– Из литературы кого различаете персонально: Улицкая, Лимонов…
– Лимонов – хороший писатель. Сорокин тоже.
– Современники, значит, вам интересны. Не только Чехов, Зощенко.
– Знаешь, если серьёзно, если не идиотничать, то некоторые интересны, а некоторые не очень. В последнее время сильно злюсь над переводами в литературе, потому что очень бездарные переводы стали делать, которые убивают первоисточники. Меня это очень расстраивает.
– А вы хорошо владеете иностранными языками?
– Нет.
– Как же можете знать, плохо они переведены или нет?
– Я просто вижу, что по-русски мысль оформлена ужасно. Если же она так оформлена, значит, плохой переводчик, никакого отношения к литературе не имеющий. Я считаю, что Шекспир или Бёрнс именно благодаря переводам Пастернака и Маршака столь популярны в нашей стране. Я не знаю, кто переводил Байрона, но уверен, что Байрону с переводчиком явно не повезло. Поэтому для меня его творчество непонятно совершенно. И я не могу даже предположить, круче ли Байрон Пушкина или не круче.
– Есть у вас черта, от которой вы не прочь избавиться?
 – Я очень терпеливый по отношению к настырным журналистам.
– Не было разве у вас настоящих конфликтов с прессой?
– Знаешь, меня очень сложно вывести из себя, поскольку у меня есть позиция. В частности, по отношению к своему творчеству. И осознание того, что как профессионал я чего-то стою. Поэтому журналистов я не очень боюсь. Другое дело, что на том же телевидении или в газете они пугают тем, как они меня иногда трактуют. К примеру, была ситуация, когда журналистка, которая задавала жутко банальные вопросы, спросила меня: «Ваш девиз?» Я, недолго думая, говорю: «Жизнь нужно прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Если ты думаешь, что кто-то поставил кавычки, если ты думаешь, что редактор заметил хоть что-то… Нонсенс!
– Сейчас уже не знают ни этого романа, ни когда-то знаменитого фильма. Поэтому простительно.
– Да это не простительно, я думаю. Для журналиста – непростительно.
– Тогда и я спрошу, как та журналистская дева: «Ваш девиз?»
– «Всегда»!
– Не оригинально. Такое даже на рекламе МТС пишут. А в какой стране провели бы свою следующую жизнь?
– Слушай, что ты так умничаешь?
– А почему нет?
– Я тебе могу сказать, что я давным-давно плыву по течению. Про следующую жизнь я ничего не знаю. Верить в реинкарнацию, не верить в реинкарнацию? Наверное, есть силы поважнее меня, которые определят, куда меня отправить. В зависимости от степени моей греховности. А из других стран мне много какие нравятся. Мне, например, очень глянется сейчас Черногория. Мы там даже купили семьёй квартиру.
– Купили квартиру в Черногории?
– А что тебя так удивило, аж чуть не закричал?
– Да не слышно ничего в этом клубном шуме, вот и кричу. А то потом напишу что-нибудь не то, как с вами обычно бывает. Что не купили вы в Монтенегро жильё, а продали.
– Напиши, что продали. Но, понимаешь, если ты напишешь, что продали, ко мне могут прийти бандиты и сказать: «Где деньги, друг?»
– В сельской местности домик-то?
– Почему в сельской? Ну, в общем, да. Понимаешь, в Черногории так всё переплелось… Никита Сергеевич Хрущёв когда-то мечтал о сращивании города и деревни. В Европе это уже произошло. Там настолько хорошие дороги, что непонятно, где кончается город и начинается деревня. Поэтому я честно не знаю, в какой местности мы там поселились. Главное, на берегу моря.
– Вам можно позавидовать по-хорошему.
– Завидуй. Даже по-чёрному завидуй.
– Это один из смыслов жизни, кстати. Он у вас состоялся. Жить в комфорте, на свежем воздухе. Очень редкое сейчас явление – настоящий воздух.
– Ну, да. А мне всё труднее и труднее отказаться от комфорта.
– И как вы там ведёте «здоровый образ жизни»? Что ещё делаете, кроме того, что дышите?
– Сплю.
– И всё?
– Сплю, да. Кушаю. Какаю…
– Но водку ведь вы там не пьёте и коньяк?
– Почему же?
– На море лучше идёт красное и белое вино. Красное море белого вина и Белое море красного вина.
– Красиво загнул, молодец. Когда мне хочется, я пью и водку, и коньяк, и что дают.
– Какие по-настоящему вредные привычки у вас есть, кроме характера?
– О вредных привычках очень долго отвечать корреспонденту, которому объясняешь, объясняешь, что время уходит, а мне, может, хочется за девушкой поухаживать, а он всё копает….
– За девушкой ещё успеете.
– А мне, может, много времени надо, чтобы раскочегариться. Я ведь старенький уже.
– Да о чём вы, ровесник Шварценеггера!
– Вот тоже мне идеал нашёл.
– Поделитесь на посошок мистическим случаем. Или чем-то, что вас действительно торкнуло и зацепило.
– Ты знаешь, у меня по жизни какая-то упёртая уверенность была, что я чего-то стоящего обязательно добьюсь. Конкретно состоялся я только в тридцать восемь лет, но при этом ещё в молодости была тупая уверенность, что всё это обязательно произойдёт. То есть я не опускал руки в написании песен, в пробивании этих песен на радио, на телевидении. Поэтому трудно отделить тут мистическое от прагматического. Я в жизни привык так: если что-то и происходит, то надо не гневить судьбу и не каркать.
– То есть вы суеверный, но не набожный? У вас ещё нет того, что с возрастом степень набожности возрастает?
– Ты меня всё время стараешься с ветошью смешать! Я уже почти убедился, что я молодой, как Шварценеггер, и вдруг ты говоришь «с возрастом»…
– Бывалый человек, седьмой десяток лет, пора уже верить начинать.
– Чему верить?
– Во что-то ведь верите, кроме своей исключительности.
– I believe in me.
– И всё-таки – почему вы так похожи на Маккартни?
– (Смеётся.) Откуда ж я знаю! Просто сошлось: такая рожа вышла, глаза опущены. У тебя, кстати, тоже глаза опущены. Тебе не говорили, что ты на Малежика похож?
– Я присмотрюсь.
– Присмотрись. Ну, я не знаю, ты какие-то вопросы задаёшь, на которые только хохмить можно. Либо отвечать по тому сценарию, который ты сам уже придумал и предлагаешь.
– Зато потом интервью будет интересное.
– На твой взгляд или на взгляд твоего редактора?
– Мы с ним близнецы и мыслим одинаково. Подарю потом газету, если надо.
– Не пугай!
– Неужто правда, что вас звали на «Последний герой»? Звонили вам, приглашали в тропики, а вы почему-то отказались.
– Почему я отказался? Да потому, что я уже с твоего определения – старик! И на хрена им там второй Шварценеггер? А на хрена мне в этом жарком климате плохо себя чувствовать и мучительно умирать? Они же при этом будут снимать мой последний вздох! Так обидно, что они на мне будут деньги зарабатывать. И даже долю не пришлют моей взволнованной жене. Сказал я им: «Нет, лучше я не заработаю, но и вы не заработаете». И бросил им величественное «нет!»… «Где Сталин?» – спросили фашисты Зою Космодемьянскую. «Я не знаю», – гордо ответила Зоя.
– «Где ваш младший сын Ванятка?» – спросил «фашист-журналист» изнывающего от усталости и коньячного либидо Вячеслава Малежика.
– «Ванятка – уже довольно большой парень, – умирая, прохрипел Малежик-герой. – Но больше я вам ничего не скажу!»
– Лет восемнадцать ему, да?
– Да, уже восемнадцать. Мне нравится, что ты изучил мою биографию вплоть до сходства со Шварценеггером.
– Хотя бы из уважения к этому надо ещё ответить: чем он будет заниматься? Поступать? В армию пойдёт?
– Он уже поступил. Учится во ВГИКе на продюсерском отделении. Если ты влезешь на YouTube или «Вконтакте», то найдёшь его записи, фотографии, которые он делает. Он такой достаточно продвинутый малый.
– В папу, как видно, пошёл. Московско-черногорского.
– Хорошо, что не в римского!