«Конкурент» беседует с известной российской певицей.

Концерты Богушевской всегда событие, её с нетерпением ждут поклонники по всей России. С каждым годом популярность певицы растёт и за рубежом. Но гастроли случаются не слишком часто, нынешний год скорее исключение – тур в рамках нового альбома «Шёлк», выхода которого почитатели её таланта ждали несколько лет. Ирину на музыкальном олимпе российской эстрады от других отличает не только творчество, но и внешность. Благородные тонкие черты лица, пронзительно голубые глаза и потрясающий голос. А творчество Богушевской, её стиль исполнения с трудом поддаётся классификации. Это просто нужно слышать.

– Ирина, вашу музыку многие ваши почитатели считают духовной и даже где-то сродни божественной, той, что от Бога. И в вашей фамилии есть слово «Бог». Чувствуете в себе, в своем творчестве какой-то поток, что-то такое оттуда, сверху?
– Спасибо. Знаете, здесь есть одна важная история. Ты должен очень хорошо понимать и никогда не забывать, что да, возможно, поток и есть, ты можешь его ловить. И через него к тебе действительно приходят какие-то вещи, но это совсем не твоя заслуга. Это даётся как аванс, и дальше ты должен аванс отрабатывать. Если человек об этом забывает – очень плохо. На этом пути возникает множество соблазнов и искушений. Порой и звездолёт может прилететь, в стиле «ах, какое же я уникальное создание». Нельзя забывать, что мы все божьи дети. Кому-то бог дал одно, кому-то другое. У меня была года два назад одна история – начались проблемы со связками, они просто отказали на концерте. Я сказала своим музыкантам: «Ребята, простите меня, я не могу петь». И все видели, что так на самом деле и есть. Произошло это в Риге, на сцене Дома конгрессов. Полный аншлаг, я пою песню «Шёлк», и у меня раз – и отрубаются связки. И я воздухом говорю музыкантам: «Мальчики, играйте ещё раз вступление». Они играют, а я сижу и не знаю, смогу ли я запеть. Это очень важный момент, когда ты понимаешь: бог дал, а вот бог взял, всё может кончиться в один момент, и ничего не будет. Поэтому очень аккуратно нужно быть с этими вещами, этой темой.
– Во что вы верите?
– Для меня это очень интимный вопрос. Как раз на эти вопросы я подробно публично не могу отвечать. Я верю в бога, но это очень личная тема. Мне кажется, об этом можно только со своим духовником разговаривать.
– Правда ли, что в юности вы порой совершали очень рискованные и безрассудные поступки? Могли и вены резать, на шестнадцатом этаже сидеть, ноги свесив. Всё подобное в прошлом?
– Да вы что! Конечно, сейчас нет! Всё это было в прошлом. Простительно резать вены, если тебе четырнадцать лет, тебя бросил любимый мальчик и ты думаешь: всё, смысла в жизни нет. Тогда ты не понимаешь ещё даже, что такое жизнь. А когда у тебя есть ребёнок, дело, люди, за которых ты в ответе, – да как это можно? Это ужасный грех. В юношестве, к сожалению, у меня всё это было, и я вообще не понимаю, как я осталась жива. И шестнадцатый этаж был, и по каким-то стройкам безумным мы по ночам гуляли... Не знаю сейчас даже, зачем и почему. Есть у меня прекрасный друг детства, в интернете он известен как Митрич. Мы вместе заканчивали посольскую школу в Будапеште, гуляли как-то на горе Геллерт, и он мне говорит: давай пойдём коротким путем, напрямую, но там нужно будет в одном месте прыгнуть. Хорошо, пошли. И вот мы пришли к тому месту, где нужно прыгать, я стою, смотрю, а там крепостная стена метров пять-шесть и дерево. То есть чтобы спуститься, нужно прыгнуть на дерево. «Чернышев, ты сошёл с ума!» Он говорит: «Ты сможешь, давай вперёд». И я прыгнула, зацепилась за это дерево. Вот зачем я это делала, кто объяснит? Все эти безумные приключения в четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать – наверное, через это нужно пройти.
– В детстве из-за работы родителей вы во многих странах жили.
– (Улыбается.) Да. Помню, мы приехали в Багдад, я была еще совсем крошкой. У меня там случился самый настоящий стресс. Я была абсолютно белокурой девочкой, а у местных жителей есть поверье: если прикоснешься, погладишь белокурого ребенка по голове, это принесёт удачу. Представляете, какой ажиотаж был? Мне четыре года, мы приходим на рынок, и сразу все идут к нам, десятки рук тянутся ко мне. Если серьёзно, то такое повышенное внимание для меня обернулось самым настоящим стрессом. Родители это поняли позднее. Я потом несколько лет не могла спокойно находиться при большом скоплении людей, говорить на публику. Но, пожалуй, самое яркое воспоминание из детства – это когда мне ослик чуть руку не откусил. (Улыбается.)
– При каких обстоятельствах, поведайте.
– (Смеётся.) К нашему дому каждое утро молочник привозил молоко на тележке, запряжённой осликом. И как-то моя мама стоит на кухне, готовит зав-трак, прибегают дети и кричат: «Тётя Наташа, тётя Наташа, вашей Ире лошадь руку откусила!» Мама на ватных ногах выходит на улицу и видит, что возле дома стоит ослик возле калитки, рядом я. Рот у ослика открыт, и там моя рука по плечо. Стою, считаю в его пасти зубы. (Смеётся.) Не помню, как меня извлекли из пасти, но помню эти ощущения: большой слюнявый рот, большие зубы ослика.
– Ирина, мы вот сейчас говорим о детстве. А ведь эта тема и в вашем творчестве отразилась, я имею в виду ваш музыкальный проект «Детская площадка».
– (Улыбается.) Я обожаю говорить на эту тему, спасибо, что даёте мне возможность рассказать об этом. Начался проект совершенно случайно. Когда Данька был совсем маленький, я стала искать, какие пластинки ему поставить послушать. И выбора особенного не было. Ставила ему то, что слушала сама в детстве, и то, что включали старшему сыну Тёме. «Бременские музыканты», «Доктор Айболит», «Кошкин дом», все эти прекрасные, в советские годы записанные пластиночки. Также все песенки из наших хороших добрых мультфильмов, фильмов. Но Даня прослушал один раз, второй, третий, всё уже выучили наизусть. А что ещё дать ребенку послушать? Стала искать, а современных нормальных песен никаких нет. И тут такая история. Есть замечательный, чудесный поэт Андрей Усачёв. У нас было много его книжек, нам очень нравились его стихи. Потом однажды случайно мы купили его пластинку, потом так же случайно однажды попали с Даней на концерт. Я влюбилась абсолютно в эти песни. Это ровно то, что надо для детей. Композиции умные, весёлые, забавные. Это песни, которые ребёнка учат, но не занудно, понимаете? Это такие сказки, маленькие истории, ужасно смешные и трогательные. И в один прекрасный день мы пошли на автограф-сессию с Даней подписывать у Андрея книжки. И вдруг Даня говорит: «Андрей Усачёв, а вы придёте к нам в гости чай пить?» (Смеётся.) Андрей неожиданно отвечает: «Да, приду, и вообще это очень хорошая идея». Я спросила Андрея, когда будет его следующий музыкальный концерт, он сказал: «Даже не знаю, ведь это никому не нужно». Я говорю: «Да как же, Андрей, не нужно-то? Среди моих друзей, у которых есть дети, среди знакомых ваших слушателей просто море, и все они ждут эти концерты. Давайте мы вам организуем с моим директором следующий концерт. Давайте я вам буду подпевать». И в итоге у нас уже через два месяца после этого разговора начались репетиции. И год назад состоялась премьера нашей «Детской площадки». Сейчас мы совместно с моими музыкантами записали эти песни в студии, и на своих концертах я обязательно пару песен исполняю из программы «Детской площадки». Как показывает опыт, и взрослым эти песни тоже полюбились. (Улыбается.) Наверное, потому, что каждый с удовольствием становится ребёнком.
– Вижу, что вам этот проект в душевном плане очень многое даёт, судя по тому, с каким энтузиазмом вы рассказываете.
– Меня такое чувство радости всегда переполняет, когда мы начинаем репетировать, готовиться к очередному концерту с моим коллективом. Когда взрослые серьёзные музыканты записывают в студии хорошие, добрые детские песни, мне кажется, это прямо то что надо. На своем сайте я выкладывала ссылку на файлообменник, чтобы люди могли скачать и послушать вместе с детьми. Мне потом столько фотографий присылали, как дети в наушниках слушают эти песенки. Здорово ведь! Этот проект – в первую очередь огромная радость для меня. Всю жизнь работаешь на свое имя, самоутверждаешься, самореализуешься, а с этим проектом вдруг начинается простая история, когда тебе просто что-то нужно отдать. Этот проект не для того, чтобы зарабатывать деньги. Детские билеты невозможно сделать дорогими. Мы получаем море положительных эмоций, и думаю, что мы делаем хорошее дело.
– Теперь давайте о ваших детях поговорим. Вы для своих сыновей больше мама-друг или прямо мама-мама, со всеми вытекающими? С воспитательным процессом, строгостями какими-то.
– Со старшим сыном – мама-друг. А с младшим – классическая мама. Потому что одно дело, когда ребёнок появляется в двадцать лет, и другое дело, когда ребёнок поздний. Ты и сам уже ведь другой человек. Невозможно без всякой дистанции воспитать ребёнка. В воспитании первого я вижу, что да, какие-то ошибки были допущены, и я стараюсь впредь этого не повторить. Потому что на самом деле детям нужно давать жёсткие ориентиры, их в каких-то вопросах нужно даже заставлять. Демократия и либерализм – это очень хорошо, может быть, когда речь идёт о государстве. А в семье всё-таки должен быть деспотизм. Мне кажется, так лучше.
– Ирина, а ваши сыновья вас балуют, подарки дарят? Угадывают ваши желания?
– Младшему, Дане, только восемь лет, он пока ещё никаких специальных подарков не дарит. Но вот, например, на 8 Марта он написал мне дико трогательную открытку. Сидел, пыхтел, делал сам, придумывал. Написал много хороших слов. А старший, Тёма, дарит уже другие подарки. И знаете, всегда угадывает, его подарки всегда меня радуют. На 8 Марта он увидел, что заканчивается моя любимая серия для душа с маслом карите, он пошёл и купил. Было ужасно приятно. Казалось бы, мелочь, но между тем он проявил внимание ко мне, подумал, что будет нужнее. А вообще подарки – такая тема... Всё люблю в этом процессе. Ужасно люблю получать подарки, всегда радуюсь. И очень люблю выбирать подарок, ведь это целый процесс. Потому что, выбирая человеку подарок, ты пытаешься настроиться на его волну, пытаешься понять, что его может порадовать больше всего. Когда получается найти то, что нужно, это здорово.
– Ваши дети на вас похожи?
– Абсолютно. И один и второй, просто вылитые, это моя копия. Даня, когда видит Тёмины детские фотографии, говорит: «Ой, мама, это же ты в детстве на этих фотографиях». Они ужасно на меня похожи.
– Значит, внешнее сходство у вас с детьми абсолютное. А что касается характера...
– В этом плане они совсем другие. И это удивительно, потому что ты как мама ожидаешь, что какие-то твои гены всё-таки передадутся. А они совершенно самостоятельные создания. И это странно, что твой самый близкий и родной человек совершенно на тебя не похож, и он хочет жить совершенно по каким-то другим, своим принципам. Но с этим, мне кажется, нужно просто смириться.
– Старший сын у вас чем занимается?
– Тёма фотограф, постоянно совершенствуется в профессии. У него хороший глаз, хорошая рука. Ему двадцать два года, уже достаточно взрослый молодой человек. (Улыбается.) Но всё равно он ещё ребёнок. Я вспоминаю себя: моей мамы не стало, когда ей было всего пятьдесят лет, и такая пустота образовалась вокруг меня. Я бы хотела прожить как можно дольше, чтобы мои дети знали, что у них есть мама, есть я.
– О жизни. Владимир Немирович-Данченко говорил, что, по ощущениям, за жизнь прожил пять жизней. Сколько жизней уже прожили вы?
– Иногда ловлю себя на мысли, что до маминой смерти – это была одна жизнь. Сейчас она совершенно другая. Когда живы твои родители, ты ребёнок, а после их ухода ты переходишь во взрослое состояние и понимаешь, что на тебе лежит ответственность за семью и ты старшая женщина в роду. До этого были ещё какие-то совершенно разные истории. Сейчас я вспоминаю, например, как я училась в университете, как я себя вела и как моя жизнь строилась, – это был правда другой человек. В 1993 году я чуть не разбилась в автокатастрофе. Это была такая переоценка, перестройка ценностей просто глобальная. Потому что ты оказался просто на волоске от смерти, и эта ситуация очень многое прояснила в моей жизни. Перелом во всех отношениях.
– После этого писали, что, несмотря на эту жуткую аварию, вы сели и чуть ли не со сломанными ребрами вновь начали водить.
– Нет, такого не было. Я боялась сесть в машину вообще, не то что водить. И сейчас, честно говоря, я с трудом вожу. Только в самом крайнем случае я сяду за руль. А по поводу нескольких жизней, как у Немировича-Данченко, – так и есть на самом деле.
– А главная связующая, объединяющая линия?
– Думаю, всё-таки, наверное, творчество. Потому что так получается, что всю жизнь ты это проявляешь и проявляешь.
– Ирина, для вас кто предпочтительней – добрый зритель или добрый критик?
– Зритель, конечно, важнее. Понимаете, ведь критики – они тоже люди, со своими субъективными пристрастиями, антипатиями. Редко можно встретить критика, которому на сто процентов доверяешь. Есть, например, прекрасная Соня Соколова, которая руководит порталом Звуки.ру. После одного из моих концертов она поместила рецензию на своем сайте. При этом она сначала мне написала: Ирина, я хочу опубликовать вот такую рецензию, если хотите, мы не опубликуем. Я прочитала – да, местами нелицеприятно, местами довольно жёсткая критика, но она конструктивная, и ты видишь, что человек за тебя переживает и хочет, чтобы ты сделал лучше. А это очень важно и нужно, когда есть такой человек, который способен видеть все твои недочеты в работе, и своей критикой он помогает тебе развиваться. Много критиков таких, которые… как бы помягче сказать... (Улыбается.) Вот, например, есть у меня один «любимый» критик, который после моего кремлёвского концерта написал много всяких гадостей. Я расстраивалась жутко. Перечитывая его рецензию, плакала, рыдала. Потом друзья накидали мне ссылок на другие его рецензии. Я посмотрела, что и Уитни Хьюстон ему не угодила, и Мэрайя Кэри так себе. То есть он так легко с пренебрежением прошелся по таким безусловным, признанным звездам. Прочтя это, я поняла, что что-то явно у автора не так, нужно ему что-то подправить в своей консерватории. (Улыбается.) Это не у Уитни Хьюстон проблемы. Так что для меня зритель, конечно, важнее.
– У каждого исполнителя своя публика. Кто ваш слушатель, как вы сами думаете?
– (Смеётся.) Мне так часто задают этот вопрос, что я близка к тому, чтобы распечатать анкеты и каждому на входе в зал раздавать с просьбой заполнить: семейное положение, социальный статус, уровень дохода. Я не знаю действительно, какая конкретно аудитория.
– Ваше творчество называют сейчас интеллектуальным. Может быть, исходя из этого, можно набросать примерный портрет вашей аудитории.
– Да, называют интеллектуальным. Потому что первый раз меня страна увидела и услышала в игре «Что? Где? Когда?», среди знатоков в черных смокингах, среди людей, которые зарабатывают деньги своим умом. И в тот момент люди подумали: ага, эта певица, значит, из этих, из умников, – некоммерческий продукт, неформат. И «до свиданья» отовсюду – с радио, телевизионных эфиров. Честно говоря, мне это клише, этот ярлык «интеллектуальная музыка» та-а-ак осложнил жизнь! Я считаю, что моя музыка абсолютно не интеллектуальная. Я ведь не про категорический императив пишу песни и не про философию Шопенгауэра. Я пишу и пою про чувства, которые доступны всякому из нас. Что касается моей публики… Когда пишешь, когда мелодии и строчки приходят, ты в самую последнюю очередь думаешь о том, для кого и как всё это будет делаться. Твоя первоочередная задача – транслировать. Думать, в какой альбом ту или иную песню поставить, как раскрутить, это другая немного история. Ведь есть продюсерские проекты. Я ничего не просчитываю, всё складывается само собой.
– А какую музыку вы сами слушаете?
– Я всеядна. Из российской эстрады слушаю в основном тех, кто занимается этнической музыкой. Потому что сейчас, мне кажется, это самое интересное, что может быть. Очень нравится Пелагея, нравятся девочки из группы «Звента Свентана». Музыканты, которые берут аутентичный фольклор российский и объединяют его с современными ритмами, это очень клёво и интересно. Я внимательно слушаю и слежу за тем, что, например, рекомендует журнал «Афиша». На самом деле очень много интересной музыки сейчас существует в России, но эта музыка не получает никакого выхода в эфир. Море плещется где-то на клубных сценах и непонятно каким образом распространяется. Так же как с нами когда-то произошло. Если бы не интернет, я бы, наверное, не давала вам интервью сегодня.