Борис ГАЛИЧ,
у крыла рояля.

Не всё гениальное просто

В конце 80-х, будучи студентом, купил, выгуливая и охмуряя однокурсниц, абонемент в Московскую консерваторию на четыре обезличенных концерта. Но абонементом воспользовался только один раз – вместо слабого пола пошел с другом совершенно случайно на очередной концерт по этому абонементу. Большой зал, 4-й или 5-й ряд. Сижу я, дурень дремучий, головой верчу. Выходит толстейший мужичок, редкость по тем временам, пальцы – баварские колбаски, я чуть не засмеялся: как он такими сосисками по клавишам стучать будет? Начал. 1-й концерт Чайковского, 2-й Рахманинова и 3-й Бетховена. Сижу совсем рядом, смешно мелькают колбаски над клавишами… Очнулся уже в метро и очумело смотрел на всё вокруг. После этого я и живу с классической музыкой.
Много лет спустя случайно услышал его интервью по ящику – редкий человек. Насколько гениальный актер Меньшиков – и совершенно бессмысленный и пустой как человек. Насколько невероятно интересным, умным и азартным был виртуозный пианист Николай Петров. Редкое сочетание – Божий дар у Божьего человека. И вот на днях отправился он туда – к Богу. Земля тебе пухом, мужик. И спасибо тебе.
* * *
Мне всегда казалось, что лучше всего публичный человек проявляется в ответах интервью, поэтому предоставлю вам сегодня как бы небольшой монолог Николая Арнольдовича Петрова, позволяющий понять его гражданскую позицию и личностную глубину. (Николай Петров – в загородном доме накануне сольного концерта. В доме практически всё построено его руками. Приходилось быть и плотником, и электриком, и столяром. Хозяин попивает любимый квасок собственного производства из гжельского чайничка, а в перерывах репетирует Моцарта, Шуберта, Мендельсона, Вебера, Мусоргского и Рахманинова. И рассуждает…)
«С чем выходит на рубеж веков отечественное исполнительское искусство?
Оно гибнет. Из-за отношения к нему чиновников и безразличия правительства, планомерно убивается. Мой друг Павел Коган занял недавно пост приглашенного дирижера в городе Солт-Лейк-Сити. Бюджет оркестра там составляет 28 млн долларов в год. Бюджет же нашего Госоркестра – 120 тысяч долларов в год, при этом реально он получает, дай Бог, 30-40 тысяч. Сравните эти суммы, и вы получите диаграмму отношений к культуре в цивилизованном мире и у нас.
Мне лично ничего не нужно. У меня есть имя, положение, госпремии, ордена, медали, я не самый бедный человек в этой стране, и похоронят меня, наверное, на приличном кладбище. Но, как говорилось в известном фильме, «за державу обидно!».
Таланты всё ещё выращивают в России, на них греют руки дельцы от искусства, после чего ребята благополучно уезжают в теплые страны. Думаю, до 90% сделавших себе имя молодых исполнителей эмигрировали. К несчастью, такое положение вещей я изменить не могу.
Впрочем, так везде в мире: культура нигде не катается как сыр в масле, всюду есть проблемы. Но на Западе в тысячи раз меньше воруют! Ведь если у нас на какое-то мероприятие выделяется, к примеру, миллиард рублей, то из этого миллиарда пойдут на «откаты» 200 миллионов, и минимум столько же будет украдено!
Я не считаю нужным скрывать свое мнение. Поэтому у меня так много, мягко говоря, недоброжелателей. Я привык честно, в глаза говорить людям то, что думаю. И в этом отношении я плохой дипломат.
Что касается движущей мысли моего исполнения, то и здесь немало оснований для раздумий. Дело в том, что вообще над замечательными сочинениями сейчас нависла колоссальная опасность. Это опасность потери свежести восприятия. Как нужно сейчас играть Первый фортепьянный концерт Чайковского? Для профессионалов, не для широкой публики. Публика слышит в основном красивую музыку, не больше.
А когда-то Вэн Клиберн играл Первый концерт Чайковского на Первом Международном конкурсе имени Чайковского… Тогда еще не было этого чудовищного количества пианистов, которое сейчас можно сравнить только с количеством волков, коих в белорусских лесах отстреливают, когда их становится слишком много. На пианистов, к сожалению, никто отстрела не объявлял, и все хотят теперь играть на публике!
В 1958 году не было астрономического количества никому не нужных конкурсов, астрономического количества жаждущих деятельности безработных лауреатов. И вот тогда, когда Вэн Клиберн сыграл Концерт Чайковского, мы услышали нечто необычайное. В этом музыкальном «пироге» мы увидели всю начинку! Оказывается, помимо мелодии есть всё то, что находится «между», – все эти связующие темы, подголоски. Мы услышали свежий, как родник, материал, словно в душной комнате отворили окно, и в нее ворвался озон…
Однажды я подготовил для гастролей изысканнейшую программу. Она называлась «Французская музыка XVIII–XX веков». Затем мне позвонила некая чиновная дама и ледяным голосом сказала: эта программа для Италии не годится. «Почему?» – «В ней нет произведений советского композитора!»
Я пытался доказать, что во французской программе не может быть советской музыки. Ответ был один: «Не пойдет». Я разозлился: «Вы хотите изгадить эту программу? Тогда вставьте туда сонату Тютькина (я совершенно от фонаря назвал первую всплывшую фамилию) и перестаньте мне морочить голову». И бросил трубку.
Наступает 31 декабря 1989 года. Звонок по телефону: «Колечка, здравствуйте! С Новым годом! Это говорит Тютькин». – «Здравствуйте, чем обязан?» – «А мне позвонили из Госконцерта и сказали, что вы будете играть в Италии мою сонату».
Они не поленились разыскать его и сообщить радостную весть! Представьте мою реакцию, но учтите еще и то, что этот субъект пару раз в году пребывал в психиатрических лечебницах. Поэтому мне ничего не оставалось, как сказать: «Вы знаете, здесь произошло недоразумение. Конечно, ваша соната – замечательная, но, к несчастью, вы не француз».
Или вот ещё нонсенс. Один молодой профессор из Карлова университета в Праге рассказывал мне, что исполнительская манера Рихтера вызывает у его студентов улыбки. Мол, слишком много «пафоса»... Понимаете, можно всё обложить, потому что искусство вообще субъективно, а музыкальное – особенно. Всё зависит от эмоционального восприятия. Единственное, что является мерилом оценки творчества, – это, как ни печально, кончина исполнителя. Как и писателя, и художника. Время расставляет всё по своим местам. И если творчество художника продолжает жить после его кончины, то он велик. Если же умирает вместе с ним, то, видимо, это был делец от искусства».