«Конкурент» беседует со скрипачом, лауреатом международного конкурса имени Пабло Сарасате.
В семье музыкантов, наверное, дети просто не могут не пойти по стопам родителей. В этом смысле Карэн не исключение. Дедушка – композитор, дирижёр и скрипач. Папа – дирижёр. Мама и брат – пианисты. Брат, правда, со временем понял, что его призвание в другом и сейчас успешно занимается бизнесом. Но для Карэна выбор профессии был предопределён, в том числе и генами. Заниматься музыкой он начал в четыре года в Брянской музыкальной школе. После переезда в Москву и окончания Центральной музыкальной школы Карэн стал выпускником Московской государственной консерватории, класса знаменитого профессора Виктора Третьякова. В 2003 году окончил аспирантуру по классу скрипки под руководством профессора Майи Глезаровой. Стал стипендиатом Международного фонда именных стипендий Мстислава Ростроповича, стипендии Давида Ойстраха, Фонда имени профессора Янкелевича. За плечами молодого музыканта гастроли во множестве городов России, победа на международном конкурсе, мастер-классы с выдающимися скрипачами современности. Карэн играл в оркестре «Виртуозы Москвы» под руководством Владимира Спивакова. Выступал в большом зале консерватории в Москве, в Карнеги-Холле в Нью-Йорке и много где ещё. По признанию публики и критиков, Карэн Шахгалдян – один из самых ярких музыкантов России. В настоящем у Карэна по-прежнему гастроли по всей России, а также дальнему и ближнему зарубежью, организация фестивалей классической музыки, благотворительных концертов в Армении и множество далеко идущих планов.

– Карэн, насколько я понимаю, для того чтобы в музыке добиться каких-то серьёзных успехов, начинать нужно как можно раньше?
– Если воспринимать музыку как профессию, то да. В этом плане мы – как спортсмены. Прежде всего важно научиться технике, поэтому и занятия с самого детства. Если музыкант технически не научится справляться с задачей, поставленной композитором, то об искусстве и говорить не приходится.
– Когда пришло понимание того, что музыка – это ваше призвание?
– Далеко не сразу. Лет до семнадцати я вообще отчаянно сопротивлялся этому. (Улыбается.) Старался поскорее освободиться от занятий. Мне очень помогало то, что многое легко давалось, и мне не требовалось по многу часов проводить с инструментом. Иногда хитрил, занимался не в полную силу. А понимание того, что музыка – это призвание, пришло гораздо позже.
– Интересно, как это можно хитрить на занятиях музыкой?
– Способов много. Самый простой – книжка на пульте вместо нот. Играешь механически, а сам читаешь. Иногда включал телевизор. Так, кстати, до сих пор. Например, когда разогреваю руки – частенько делаю это под включённый телевизор (правда, без звука) и одним глазом футбол посматриваю. (Улыбается.) Хотя, конечно, понимаю, что несерьёзно. Во время настоящих занятий нужна концентрация. Но когда я собран и поглощён процессом, на это и не уходит много времени.
– Не жалеете, что у вас именно так складывается судьба?
– У меня много друзей, которые в силу разных причин бросили музыку. А у меня никогда не было сомнений по поводу того, что я выбрал не ту профессию.
– И всё-таки как бы проходил ваш день без скрипки?
– Мой день и сейчас не проходит, как у артиста балета, с утра до ночи у станка. Я занимаюсь регулярно и достаточное количество времени в день, но без фанатизма. А вообще мне кажется, что нет необходимости работать только с инструментом. Но музыкант должен думать об этом постоянно. Я уверен, что музыка, безусловно, требует погружения и определённой сосредоточенности. А ещё я думаю, что музыка – это самообман и самовнушение. Что делает музыкант, когда выходит на сцену? Он не просто играет ноты, он создаёт настроение. И чтобы это сделать, необходимо настроить себя на определённую волну, нарисовать в голове картину. Внушить её себе, прожить, чтобы извлечь из инструмента соразмерные этой картине звуки. А это есть не что иное, как самовнушение и иллюзия. Или даже волшебство. И музыканту обязательно нужно тренировать именно это умение воплощать образы в музыке. Да, например, в бизнесе тоже необходимо погружение, но оно немного другого свойства – это скорее внимательность.
– Согласитесь, наверняка бывают такие ситуации, когда музыкант сотый раз выходит на сцену, исполняет одно и то же произведение, наизусть знает ноты. То есть нет необходимости глубоко погружаться и сосредотачиваться. А можно, например, подумать о том, что после выступления надо в супермаркет зайти за молоком и хлебом. Музыканты хоть и творческие люди, но не небожители же. Так не бывает?
– Бывает. Но, на мой взгляд, это неправильно. Да, можно выйти на сцену и за счёт опыта, мастерства и профессионализма хорошо сыграть ноты, и, возможно, части слушателей и этого будет достаточно. Но кайф и уникальность нашей профессии заключаются не в этом. Когда ты сам полностью погружаешься в материал и этим увлекаешь слушателей, в зале происходит нечто необъяснимое. В душах людей просыпается что-то невероятное, они начинают вспоминать или мечтать. Хотя по сути ничего особенного не случается. И так может произойти только при условии полной самоотдачи артиста в данный момент. В этом случае и у музыканта вряд ли получится думать про молоко в супермаркете.
– А как выходить на сцену артисту, если у него в жизни произошло что-то не очень хорошее и это его в данный момент занимает гораздо больше, чем предстоящий концерт?
– В этом случае необходимо применять сублимацию. Это то, чем занимаются все актёры, то, чему учит система Станиславского. Когда ты сублимируешь свои негативные эмоции в творчество. Наверное, есть случаи, когда ты ничего не можешь с собой поделать, тогда на сцену лучше не выходить. Но по большому счёту работа есть работа, и твоё настроение никого не интересует.
– Например, ведущий новостей на телевидении сверху может быть одет в классический пиджак, а снизу – в розовые джинсы. Всё равно же не видно. Есть ли у вас какие-то такие профессиональные хитрости?
– (Смеётся.) Интересный вопрос. Пожалуй, таких секретов у нас нет. Хотя, с другой стороны, вся наша профессия – это сплошные тонкости и нюансы. Наше отличие от дикторов в том, что мы полностью на виду, в джинсах на сцену не выйдешь. И потом, у нас старомодная профессия, сценический костюм особо не меняется, да и скрипка – как была триста лет назад, такой же и осталась.
– Какую музыку лично вам сложнее всего играть?
– Сложнее всего – плохую. (Смеётся.) Это такая музыка, которая не несёт в себе мыслей, чувств и эмоций. Если музыка хорошая, то как она выражена – это уже другой вопрос. Она может быть и современной, и классической, и джазовой, и какой угодно. Не важно. Она должна нести в себе информационный посыл. Зачастую этого не происходит, и это печально. Я вообще не разделяю музыку по жанрам. Она делится всего на два типа: хорошая и плохая.
– А вы не считаете, что попса сейчас вытесняет классическую музыку?
– Во все времена существовала музыка популярная и музыка для более узкого круга слушателей. Это нормально. Классика никогда не будет массовой и популярной, лёгкой и доступной. У неё другие задачи, и вообще классическая музыка всё-таки рассчитана на определённый круг слушателей. Она взаимодействует напрямую с душой. Создать аналогичный эффект при тридцатитысячной толпе невозможно. Поп-музыка просто создаёт настроение. Это другой тип воздействия. Поэтому я не вижу ничего страшного в том, что есть попса и классика. Однажды я разговаривал с человеком, который занимается продажей дисков, как раз на тему кризиса нашего жанра. И он мне сказал: «К классической музыке всегда был, есть и будет стабильный интерес. Да, продаётся не сто дисков, а два или три. Но они как продавались тридцать лет назад, так и сейчас продаются». То есть всегда будет определённый круг слушателей и спрос. Не зря же в Италии, например, до сих пор существует традиция закреплять ложу в опере за одной семьёй на протяжении ста и более лет. У них есть привычка ходить в оперу. Перед выступлением выпить по бокалу вина, после пойти поужинать – то есть это культура проведения вечера. И она включает в себя всё это. Хотя, конечно, такой подход к отдыху отличается от американского, когда необходимо только развлекать публику, что само по себе уже не совпадает с понятием «искусство». Оно не должно быть развлечением, это способ проведения вечера, но не развлечение.
– Что можете сказать о российской публике?
– У нас ситуация интересная. Часто у многих наших слушателей к классической музыке отношение сродни почитанию церкви. Есть люди, которые готовы отдать последнее, чтобы пойти на концерт. Это те, кто к симфониям Бетховена относится, как к чему-то святому. Не люблю слово «фанатики», но совершенно точно, что это люди, фанатично любящие музыку. Это подвижники, святые люди. При этом у нас публика не такая, как, например, в Германии, где слушатели почти профессионалы. У нас же это просто ценители, которые любят музыку. На Западе всегда есть определённая дистанция между исполнителем и публикой. Там редко когда услышишь звонок мобильного телефона во время выступления и так далее. Там не принято заходить с поздравлениями за кулисы. У нас эта грань более размыта, наши эмоциональнее. Я не знаю, что лучше – образованный слушатель или душевный.
– Кстати, по поводу мобильных телефонов. Я была на концерте одного очень популярного певца. Был такой момент, когда в песне запланирована почти «мхатовская» пауза, а в зале в это время звонит мобильный телефон. Артист обиделся. Перестал петь и сказал: если сейчас все не отключат звук, то он дальше продолжать концерт не будет. Как вы относитесь к таким «звёздным» выходкам?
– Во-первых, перед концертом должны предупреждать о том, что звук необходимо отключить. И зритель должен это делать. В ином случае это неуважение и к артисту, и к соседям по залу. Но и артист, о котором вы говорите, не прав. Когда он выходит на сцену, он должен находиться в таком состоянии, будто он в нереальном мире, и ни в коем случае нельзя показывать связь между сценой и публикой, а уж тем более так явно обращать внимание на звонок телефона.
– Полагаю, на концерты классической музыки приходит более взрослое поколение?
– На западе – да. В России публика очень разная, и много приходит молодых. Мне вообще кажется, что музыка и театр – это два вида искусства, которые никогда не пропадут. Это более интерактивно, более живо, чем любой Интернет и любое телевидение, вместе взятые.
– Я согласна с вами. Но мне кажется, что молодёжь сейчас приобщить к высокому искусству просто нереально трудно. У них другие интересы. Михаил Задорнов говорит: «Молодёжь ягоды отличает по обёрткам «Орбита», они не знают грибов, не умеют разжечь костёр, да и зачем им грибы знать? Надо найти подосиновик? Набрал в Google «подосиновик» и нашёл!» На мой взгляд, это очень характеризует молодое поколение.
– В некотором смысле согласен. Но им просто нужно наиграться и вырасти. А ценности они поймут со временем. Осознают, что есть вещи бесконечные и вневременные. И, на мой взгляд, музыка и театр – как раз из этой области.
– Как вы относитесь к известности?
– У меня жанр в этом плане благодатный. У нас нет миллионной публики, которая не позволяет совершенно спокойно выйти из дома. Когда это не приносит неудобств – это приятно. И потом, у нашего жанра всё же слушатели воспитанные и никогда не опустятся до уровня «пойдём выпьем».
– Как складываются отношения с критикой?
– У меня так по жизни сложилось, что я часто менял педагогов. И у меня выработалась способность воспринимать критику адекватно и прислушиваться к ней. Сейчас мне это очень помогает, когда я, например, в камерном ансамбле играю. Я могу быстро подстроиться под партнёра. И в жизни это тоже помогает. К критике есть два требования: она должна быть профессиональной и конструктивной. Если это так, то это только в плюс мне идёт, можно учесть свои недочёты и исправить. Со стороны в любом случае всегда виднее.
– С кем бы вам хотелось вместе сыграть?
– Это бесконечный список, а если ещё добавить в него тех, кого уже нет на свете, так и подавно. Не могу назвать кого-то одного, но есть много имён, перед которыми я преклоняюсь, которые в музыке делают что-то новое. Например, есть пианист Григорий Соколов, который сейчас очень мало даёт концертов, практически не играет с оркестрами. Потому что считает, что нынешняя модель музыкального бизнеса не соответствует задачам искусства. И это правда. На Западе практика такая: приехал солист, пару раз прорепетировал с оркестром – и сразу концерт. Чего по большому счёту недостаточно. То есть не происходит полного единения. Это просто бизнес такой. А Григорий служит музыке. Я бы мечтал с ним просто посидеть рядом, не то что поиграть.
– На кого вы равняетесь?
– Мне повезло. У меня были великие учителя, с которыми мне довелось пообщаться. Есть кумиры. Если говорить об учителях, то это легенда нашей скрипичной школы Виктор Третьяков, у которого я учился в консерватории. Это Владимир Спиваков, у которого я играл в оркестре. Это Майя Глезарова – патриарх нашей скрипичной школы. Это люди, благодаря которым я понял, как правильно нужно играть. Вообще, у человека в жизни должны быть люди, которые задают ему определённую планку. Не только в профессии. И счастье, когда ты по жизни встречаешь людей, которых ты можешь слушать и что-то у них брать, чему-то учиться. Мне в этом плане везёт.
– Я уже знаю об одном вашем брате. А ещё есть?
– Брат у меня один и ещё сестра. Оба младшие. Но действующий музыкант один я. Хотя и они занимались музыкой, но не стали посвящать этому всю жизнь. Сестра сейчас занимается воспитанием детей. Чем будут заниматься мои дети, я пока не знаю. Они маленькие ещё. Дочери – пять лет, сыну – два года.
– Как же ваша семья переживает ваши частые разъезды?
– Это сложный момент. К тому же моя супруга не музыкант, она дизайнер. Поэтому мне пришлось много времени потратить на то, чтобы объяснить ей, чем я занимаюсь и что гастроли – это неизбежная часть профессии. В этом, конечно, есть и сложность, но есть и определённый плюс. Правильно говорят, что для того, чтобы семья была крепкой, у супругов должно быть свободное друг от друга время. К тому же я не могу сказать, что у меня очень плотный гастрольный график. И слава Богу, что так. Концерт – это физическая и психологическая нагрузка, я довольно прилично выкладываюсь. Я просто не смогу много гастролировать и давать, скажем, триста концертов в год.
– Мне казалось, это довольно редкое явление, когда в семье потомственных музыкантов вдруг муж или жена, как в вашем случае, занимается чем-то другим в жизни, а не музыкой. Разрушили тенденцию?
– В общем да. И мне очень нравится фраза актёра Ричарда Бартона, который был дважды женат на Элизабет Тейлор, что уже само по себе достижение. Так вот он сказал: «Когда женятся два актёра, начинается драка из-за зеркала». (Смеётся.) Мне кажется, много мудрости в этой цитате. Хотя, бесспорно, из каждого правила есть исключение. Например, брак Ростроповича и Вишневской. На праздновании золотой свадьбы Мстислава Леопольдовича спросили: «Как вы сумели сохранить столь трепетные чувства друг к другу на протяжении стольких лет?» Он ответил: «Вы знаете, я до сих пор к ней не привык».
– Я так понимаю, что семейным ценностям в вашей семье уделяется большое внимание?
– Я московский армянин, родился и вырос в столице, поэтому всё не так ярко выражено в этом смысле, как в Армении. Хотя есть традиции, на мой взгляд, очень правильные и мудрые, и их действительно стоит уважать вне зависимости от места проживания. Ценности важны для меня самые простые – во главе угла должны быть чувства. Иначе что бы ты ни делал, не будет никакой семьи. Если нет чувств, я не понимаю – почему люди должны жить много лет вместе? Деньги, ещё что-то – это всё не так важно. Без чувств жизнь будет вопреки самому себе, а это ужасно. У меня есть много примеров, когда пара живёт много лет вместе и ненавидит друг друга. Это не жизнь. Ещё должно быть уважение, которое является следствием чувств.
– Супруга у вас кто по национальности?
– Армянка. Ну, так получилось. Хотя у меня никогда не было предубеждений на сей счёт. Мы с ней встретились в Москве. Просто есть слово «судьба», и так получилось. Но я никогда не делил женщин на блондинок и брюнеток, русских и армянок.
– Многие из тех, кто живёт в провинции, грезят о Москве. Мечтают переехать. И переезжают, что порой раздражает москвичей. Вам, как коренному жителю столицы, это не претит?
– Нет. Это нормально. Если взять любой мегаполис в мире, это всегда миллионы людей. В наше время не может быть по-другому. Что касается Москвы, есть города и с большим количеством жителей, в Китае почти каждый город населён 15 миллионами. Другое дело, что Москва – город непростой, со своими законами, темпераментом и взглядами на жизнь. И там очень непросто. Особенно тем, кто туда приехал. Москва жёсткий город. Либо в него вливаешься, либо он тебя перемалывает и выплёвывает. Но так как я в нём с рождения, мне проще. Я очень люблю Москву. Но она становится откровенно неудобной для жизни – в плане передвижения по городу, атмосферы, отношения к людям, качества продуктов. Но надеюсь, как говорил царь Соломон, и это пройдёт.
– Как вы отдыхаете?
– Разнообразно. Марки и значки не коллекционирую. Хожу и в кино, и в театр, и в хороший ночной клуб могу сходить. Одинаково люблю и активный отдых, и пассивный, на диване. Просто когда дети маленькие, уже не так-то просто себе позволить активно развлекаться. Я могу и в палатке в глушь уехать, и в шезлонге у бассейна в пятизвёздочном отеле лежать. Причём делать и то и другое с одинаковым удовольствием.
– Добившись многого, взлетев высоко, как не потерять интерес к жизни?
– Это очень просто. Нужно правильно ставить себе цели. Стремиться нужно к чему-то недосягаемому, а лучше и этого не делать. Потому что когда есть планка, даже очень нереальная, всегда есть шанс, что она будет достигнута. Поэтому поставить можно только одну условную цель – движение вперёд или вверх. Потому что когда ты останавливаешься, ты замираешь на месте. А это конец.