«Конкурент» беседует с красноярским «вице-королём» поэтов.
В Красноярске прошел VI межрегиональный конкурс «Король поэтов». Конкурс проводили Государственная универсальная научная библиотека Красноярского края, красноярское представительство Союза российских писателей, литературные студии города и края при поддержке регионального министерства культуры. В отборочном туре было рассмотрено более 80 рукописей от авторов из Красноярска, Балахты, Байкита, Игарки, Канска, Кемеровской области. К участию в конкурсе были допущены 26 человек. В жюри конкурса вошли гости литературного фестиваля «КУБ» из разных городов России. Зрители и члены жюри выбрали победителей. Ими стали: Марина Черноскутова – «король поэтов» и Владимир Пчёлкин – «вице-король поэтов». Марина уехала в свою Кемеровскую область, а вот Владимир остался в родном Красноярске. Так всегда и случается в истории – второе лицо государства фактически обычно и есть его глава. Хотя, возможно, страна поэзии и не подпадает под эти непреложные законы. Как бы то ни было, мы встретились за чашкой чая именно с «вице-королём».
– Владимир, название нашей газеты – «Конкурент» – просто обязывает начать интервью именно с этого вопроса. Какие чувства испытываешь ты к обошедшему тебя на конкурсе конкуренту, Марине Черноскутовой, которой досталась «корона»?
– Корона досталась ей по праву. Надо было видеть реакцию зала на её выступления, встречали её очень хорошо! А ведь, в отличие от меня, в зале у неё не было ни одного знакомого человека, никакой заведомой поддержки. Победа чистая. В её совершенных по форме стихах звучали насущные проблемы, близкие каждому. Так что её первое место вполне закономерно. Гораздо удивительнее моё второе место.
– Вот-вот! Член жюри конкурса «Король поэтов» иркутский поэт Игорь Дронов тоже немало удивлён! Он даже написал в «живом журнале»: «Да, для меня успех Пчёлкина, а это успех, загадка. Я не дал ему ни одного(!) балла. Тысячный кавер окраинных песен «серебряного века» – без драйва и неожиданностей. Что поделать? Глас народа...» Владимир, тебя расстраивает это мнение?
– Радует! Если бы представитель «современной поэзии» Игорь Дронов признал меня своим, нашёл в моих творениях «драйв и неожиданности», вот это бы меня точно огорчило. «Порази меня!» – это цирк, шоу. При чём здесь поэзия?
– В том же «живом журнале» Марина Черноскутова как раз и говорит, полемизируя, о твоём творчестве: «А эти стихи – да, поэзия. Без выдрыпа и вычура. Красота – это гармония формы и содержания. Горечь проста, и боль проста. Это всегда поражает до отчаянья. Кстати, Толстой как-то сказал: «Литература там, где просто». Просто написать очень сложно. Это высший пилотаж».
– Коротко и мудро. Но я всё-таки поясню, почему меня так удивило моё второе место. Открою маленькую тайну. Я вовсе не поэт. Не может быть поэтом человек, пишущий в год по одному стихотворению. Не испытывающий мук душевных и надломов. А те немногие написанные за жизнь стихи – они о незримых, прекрасных мирах. И, думал я, мало кому будет это близко.
– Но как же не поэт? Что-то же побудило когда-то писать, пусть и раз в год?
– О, это любопытная история! Всё началось в далёком 1950 году. Конечно, меня тогда ещё не было на свете. На свете, а точнее, в городе Туруханске была моя мама, там проходила обучение. Она, как и другие тамошние девушки, смотрела с любопытством на одну диковинную ссыльную. Экзотичным в ней было всё: и манерное курение папирос, и книжное имя Ариадна, и декламация стихов. Читала Ариадна и свои стихи, и стихи своей мамы. Марины Цветаевой. Маму мою настолько впечатлила эта поэзия, что у неё появилась мечта. Пусть у неё будет дочь и пишет прекрасные стихи. (Которые доведут эту дочь до туруханской ссылки, добавил бы я.) Мечта не сбылась. Вместо дочери – три сына, ни один из которых не был склонен к стихосложению, в том числе и я, младший. Будучи в 14-летнем возрасте, узнав о маминой мечте, я честно попытался приобщиться хотя бы к «стихочитанию». Но стихи, и особенно творения Марины Цветаевой, меня ужаснули.
– Ужаснули? Что может в стихах быть такого жуткого?
– Нечеловечески выписанное человеческое. Помнишь, Гарри Поттер в закрытом отделе библиотеки Хогвартса открыл запрещённую книгу, которая сразу заорала? Книга стихов Цветаевой тоже кричала. Криком страсти, одиночества, ужаса расставаний. И книги других поэтов кричали, она просто пронзительнее всех. «Это ж как надо жить, мыслить и чувствовать, чтобы довести себя до такого состояния!» – подумал я и зарёкся когда-либо писать стихи. Хотя, конечно, стихи, свободные от надлома, иногда встречаются. Например, «Заповедь» Редьярда Киплинга. Особенно потрясающ Экклезиаст. Потрясающ настолько, что строки оттуда Виктор Астафьев включил в свою книгу «Царь-рыба». А оттуда эти строки перекочевали на памятник, что украшает собой смотровую площадку над Овсянкой. Видимо, по мнению создателей памятника, в творчестве писателя нет ничего более достойного, чем незакавыченная цитата из Библии.
– Что подтолкнуло к написанию первого стихотворения? Наверное, влюблённость?
– Вовсе нет. Мне хотелось выразить невыразимое. Невыразимое доступными мне тогда, в пятнадцать лет, способами. Мне казалось, что мир заполнен музыкой, которую почему-то никто не слышит. Звучит всё: стены, деревья, лужи. Как передать это звучание? Инструментами я не владел и владеть не мог из-за отсутствия музыкального слуха (который развил позже), навыки рисования напрочь отсутствовали. Пришлось прибегнуть к стихосложению. Так появилось первое стихотворение «Музыка вечности». Похоже, что-то мне удалось им передать. Подтверждение тому – то, что именно этот стих так тронул красноярского композитора Илью Бешевли. Он его услышал в моём исполнении в прошлом году – и был, можно сказать, зачарован.
– Илья ведь не единственный композитор, неравнодушный к твоему творчеству?
– Красноярский композитор Владимир Пономарёв как раз на это стихотворение написал хоровой эскиз «Ночь» и ещё два произведения: на стихотворения «Метель» и «В долине снов». Мне приятно, что как раз мадригал «В долине снов» считается одним из лучших произведений этого композитора. Кстати, это стихотворение я в своё время благополучно позабыл. И услышал годы спустя уже в исполнении хора. Потрясающее чувство. Оказывается, Владимир обнаружил стихотворение в студенческом сборнике «Ипокрена».
– Кстати, о студенчестве. Отделение журналистики красноярского университета – твоя альма-матер. Стихи подтолкнули на журналистскую стезю?
– Они. Парочку стихов, будучи ещё школьником, принёс в местную газету. Сказали – молодец, но напиши что-нибудь о школьных делах, только уже, будь добр, в прозе. Сотрудничество с газетой определило выбор профессии.
– В студенчестве и был осуществлён перевод сербского классика?
– На третьем курсе ко мне обратился младшекурсник Сергей Щеглов с идеей перевести стихи сербского поэта начала двадцатого века Милутина Боича. В этих стихах была страсть, был надрыв, но это не смущало, потому что стихи эти были не мои. Мне лишь предлагалось на время стать этим поэтом и написать русский вариант его произведений. Теперь ни одна антология сербской поэзии на русском языке того периода не обходится без этих переводов. Очень странно, до сих пор непривычно видеть своё имя в этих толстенных томах.
– Переводы – это же профессиональная деятельность! Поэта.
– Развлечение – вот чем это было тогда. Ни во что не вылилось, по крайней мере в моей жизни.
– А вот то детское ощущение музыки пространства – оно во что-нибудь вылилось?
– Пожалуй. Расскажу, как чувствую. Вот наш город. В нём столько всего происходит: рискованно-страшного. И чаще всего всё заканчивается благополучно или с минимальными потерями. Гололёд и куча психопатических водителей, кажется, вызовут сотни ужасных аварий. Но нет – десяток несерьёзных ДТП. Какая-то незримая сила регулирует движение машин, какие-то добрые невидимые руки отталкивают пьяного от проезжей части, что-то могучее удерживает мир от краха. Чувствуешь, покидая город, что на перроне тебя провожают не только близкие, но и с трудом отпускающее покровительство. Дух города. Языческое божество местности. Существо, сотканное из наших чаяний, надежд, переживаний. Без нас его нет. С нами – он всемогущий ангел. И – да! Ангел-хранитель. Спасающий, охраняющий. И – важно – утешающий. Не менее важно, чем вытащить из-под колёс, – утешить. Прикосновение этого крыла ни с чем не спутаешь. Когда весь мир, кажется, сжался в точку, чёрное спрессованное зло – вдруг это прикосновение. Оно бессловесное – это не утешение лучшего друга, не мантры жреца, не доходчивая разумность психотерапевта. Волшебное Прикосновение – в один миг делающее чёрное ослепительно-белым, а безнадёжное – до смешного неважным. А ещё. Ещё. Есть душа города. Говорят: не обречён город, если есть в нём хоть один праведник. Нет, не праведник, а человек, который любит. Абсолютной любовью. От которой звенит воздух. И утренний город вдруг начинает пахнуть озоном. И в пространстве зарождается это так необходимое слово: надежда. От слова этого и деревья шумят уютнее, и шины машин шепчут в ночи утешающе, и продавщица в магазине вдруг улыбается. Где он живёт, этот человек, кто он? И один ли он такой? Где бы он ни был, пусть всегда остаётся таким. Потому что без души – город уже не город, а обречённый город. В котором стены шипят, а подъезды скалятся. Когда на ночном безлюдном безмашинном перекрёстке где-нибудь в глухом районе я стою и чувствую вдруг в ветре весенние ноты, чувствую – у города этого есть душа. Ветер! Передай ей привет!
– Владимир… Ты всё-таки поэт.
– Эти переживания – они всё-таки больше мистические, чем поэтические.
– Об этом тоже хотелось бы поговорить. Ты ведёшь семинары, обучаешь психо-энергетическим практикам. Насколько большую роль это играет в твоей жизни?
– Сразу после окончания университета я отправился знакомиться со всеми экстрасенсами, магами и целителями, каких только мог найти. Мне казалось, они ближе к тому миру прекрасных звучаний, который меня так вдохновлял. Было немало встреч с необычными людьми, обладающими сверхспособностями, с некоторыми из них я даже некоторое время работал вместе. И настолько пропитался всей этой магией, что и самому иногда удавались чудеса: рассказать о человеке по фотографии, изменить погоду, испытать осознанные сновидения, исцелить. Мне показалось, что достичь таких результатов не так уж и сложно. О методах достижения и рассказываю на семинарах, которые провожу время от времени. Но это – хобби. Ещё, случается, консультирую людей, пытаюсь подсказать выход из жизненного тупика. Тоже – хобби.
– Забавно получается. Что ни возьми – всё хобби: поэзия, журналистика, переводческая деятельность, целительство и экстрасенсорика-психотерапия. Что, в таком случае, не хобби?
– То, что, единственное, приносит средства для жизни. Ремонт и настройка компьютеров. «Лудим-паяем, ЭВМ починяем».
– Вот те раз! Ярко выраженный гуманитарий – сервисный инженер? Неужели приносит удовлетворение?
– Всегда привлекала электроника. Её возможности – это же волшебство в чистом виде, осуществляемая на твоих глазах фантастика. Самое, конечно, приятное – это поездки к клиентам на дом. Когда человек не может три дня зайти в свой любимый «контакт», а ты снова открываешь ему дверь в этот мир, то чувствуешь себя спасителем. Чувствуешь свою нужность в этом мире. Нужны мои стихи миру или нет – это ещё вопрос, а вот моя скорая компьютерная помощь – нужна, без вопросов! Опять же – общение. Даже в статусе журналиста у меня не было столь яркого общения, как теперь. Среди моих клиентов много интересных людей, есть и известные личности. Некоторые со странными увлечениями. Например, один коллекционирует фильмы советского периода о Ленине. Другой конструирует самолёты и летает на этих самоделках. Ещё один – воздухоплаватель, то есть бороздит небо на воздушных шарах. Охотно вступают в диалог. Посиделки долгие. Пока всё настроишь, есть время для разговоров. Когда берёшь интервью, человек обращён к тебе определёнными гранями, а в беседе с компьютерным мастером люди раскрепощены, это всё равно что общаться с попутчиком в купе поезда.
– Почему ты ушёл из журналистики?
– В университете нас готовили к журналистике высокоморальной и действенной, пусть и ограниченной партийной цензурой. Ещё оставаясь студентами, мы создавали с друзьями газету «Вечерний Красноярск», привнося в журналистику свой юный задор и иронию. В этой газете я и работал, пока не появилось ощущение, что журналистика вместе со страной перерождается во что-то чуждое мне. Ушёл из газеты, какое-то время пытался выпускать свои частные газеты и журналы, связанные с медициной, целительством и духовными практиками. Из-за нерентабельности эти попытки пришлось оставить. Телевизор не смотрю, газеты, уж простите меня, не читаю. Новостные ленты в Интернете не изучаю. Недели две назад, правда, было у меня лёгкое и забавное соприкосновение с тележурналистикой. Представительница одной телекомпании попросила меня написать стихотворение о гербе Красноярска, которое, по её замыслу, я должен был прочитать на камеру. Получился шутливый текст, совершенно безобидный, на мой взгляд.
У Красноярска странный герб:
На нём лопата, лев и серп.
В краю медведей этот лев –
Понятно, просто глупый блеф.
А вот лопата – ясный знак,
Что не отрыть метро никак.
Ещё бы в герб ввести ведро –
Для сбора денег на метро.
А вы подумайте о том,
Что накосили тем серпом.
Пускай учтут мой комментарий –
И новый герб внесут в гербарий.
Телевизионщица расценила эти вирши как сатиру с политической подоплёкой, порочащую символ Красноярска, и решительно отвергла. Чем подтвердила мои самые худшие прогнозы развития (точнее, деградации) журналистики.
– Раз уж мы вернулись к поэзии, то вопрос такой. Для чего существует поэзия?
– Разобью этот вопрос на два. Первый. Зачем люди пишут стихи – настоящие, а не восхваляющие герб или правителей? Да чтобы зафиксировать таким образом свои мысли, а чаще – чувства. Сделать этакую копию своего психо-эмоционального состояния. Такая уж потребность у некоторых. Кто-то фотографирует своё личико на мобильник, а кто-то пытается стихотворением запечатлеть душу. И вот он – второй вопрос. А зачем люди читают стихи? Ответ очевиден: чтобы «распечатать», «распечатлеть» состояние, сокрытое в стихе. Причём, заметьте, мало кто обращается к стихам в счастливые дни своей жизни. Руки тянутся к томикам поэзии в пасмурные ночи, во времена страданий, боли и слёз. Люди тянутся к стихам, в которых красиво описано их состояние: одиночества, неразделённой любви, горечи потерь. От прочитанного становится ещё больнее, но боль приобретает сладковатый привкус. Стихи – это не болеутоляющее средство, а средство болеукрашающее. Я не люблю боль, поэтому и не люблю такую поэзию, какой бы сильной и гениальной она ни казалась. Наука пытается приблизить небо к земле. Искусство стремится поднять землю к небу. Поэзия перестаёт быть искусством, когда тыкает человека носом в землю, в страсти.
– Твои стихи возносят к небу?
– Хотелось бы. Очень хотелось бы.
|
